Смертоносная колыбельная становится громче, и, внезапно все осознав, я вскидываю голову и отшатываюсь. Мелодия ползет по палубе, нежными руками раскачивая «Саад». Она дурманит, как никогда, и даже мне тяжело устоять перед таким напором. Слушать ее — все равно что потеряться в воспоминаниях или во сне, от которого не очнуться. Это как родиться в мире фантазий.

Нет ни единого шанса, что окутанная ложью моей песни команда проснется.

Королева прижимает перепончатый палец к груди, на которой мерцает ракушка, поющая моим голосом. Когда глаза мои подергиваются дымкой, мать изгибает губы в улыбке.

— Всего лишь подарок на память, — говорит она. — Я его верну, если справишься.

Я отчаянно моргаю, пытаясь не показать своей тоски.

— Ты пришла поиздеваться надо мной? — спрашиваю.

— Вовсе нет. Я пришла посмотреть, как поживает могучая Погибель Принцев. — Королева вытягивает шею. — Где-то в этих уродливых лохмотьях спрятано сердце принца?

Я не удивлена, что она решила проверить, придерживаюсь ли я ее плана. Подхлестнуть, подтолкнуть в нужном направлении, чтоб я, как корабль Элиана, шла верным курсом, даже когда капитан спит. Я — корабль моей матери. Или так она думает.

— Все не так просто, — говорю я.

— О, Лира. — Она снимает с трезубца нить водорослей. — Королевы не ищут оправданий. Полагаю, это лишний раз доказывает, что тебе таковой никогда не стать.

— Я достойна стать королевой. Я достаточно сильна, чтобы возглавить наш народ.

— Ты слаба, — упрекает мать. — Всегда была слабой. Только взгляни на себя сейчас: замотана в человеческие тряпки, охвачена человеческими эмоциями. Знаешь, что я вижу в твоих глазах, Лира? Не смерть, не тьму и даже не ярость. Я вижу в них слезы.

Я сглатываю:

— Понятия не имею, о чем ты.

— О твоем лице. О твоем человеческом горе.

Я хочу возразить, однако и сама знаю, что в глазах моих поселилась печаль. Сиреной я испытывала гнев, но никогда не горевала. По крайней мере, не с тех пор, как вырвала сердце Крестелл, чувствуя на плече тяжелую ладонь матери. Но от звуков собственной песни, захватывающей корабль Элиана, и осознания, что даже сейчас я остаюсь безвольным оружием в руках королевы, меня словно пронзает гарпуном. И равнодушие в ее взгляде так отличается от беспокойства, с которым я осматривала раны Кальи. Или от чувств Кая, когда на Элиана набросилась Мейв. Или даже от эмоций на лице принца, когда он вытащил меня из океана, где моя мать бросила меня тонуть. Почему же она называет слабостью то, что делает людей сильнее, связывая в единое целое? Семью.

Пожиратель Плоти скалится, и Морская королева, протянув руку, проводит когтем по его лицу. Медленно и ласково она вспарывает ему щеку, и монстр довольно урчит.

— Твое время истекает, Лира. — Королева подносит палец к губам. — И если вскоре ты не принесешь мне сердце принца, я заберу твое.

Из зеркала на меня смотрит незнакомка. В ней смешалось пиратское и человеческое, лишь недавно ставшее моей сутью, и невинные черты хмурого лица — на которое Пожиратель Плоти заявил права — омрачены глубокой складкой между бровями. Поджав губы, незнакомка разглаживает лоб ладонью.

На солнце кожа моя покраснела, а волосы под солеными ветрами стали жесткими. Шагнув вперед, я касаюсь стекла кончиками пальцев и быстро моргаю в попытке примириться с новой версией себя. Ноги и ступни. Глаза одного цвета. А где-то внутри бьется человеческое сердце, готовое опуститься в руку моей матери.

Внезапно в отражении я вижу Элиана. Он стоит позади, прислонившись к дверному проему, сложив руки на груди и явно забавляясь. Но молчит, и мы так и наблюдаем друг за другом через зеркало, пока меня не захлестывает странным чувством, гораздо хуже страха.

Мы почти добрались до Псематы, а там и Пагос недалеко. Затем Заоблачная гора. Второе око Кето. И неминуемая смерть Элиана. Мой обман спланирован от и до, так что мне бы чувствовать готовность. Но нет. Все, кого я собираюсь предать, слишком близко. Даже мать, вероятно, следит за мной, а значит, может разгадать мои намерения. Просто чудо, что при встрече она не почувствовала их запах на моей коже и не услышала, как быстро бьется мое человеческое сердце. И еще есть Элиан, стоящий сейчас за моей спиной. Вручивший мне клинок вместо того, чтобы им же меня и пронзить. Милосердие принца и преданность, которую он заслужил, — два идеала, давным-давно выжженные из меня королевой. Ибо милосердию нет места в мире, а преданность надо получать, а не дарить. Но те эмоции, что, по словам матери, меня ослабили, принца делают лишь сильнее. Он тоже воин, но полная моя противоположность во всех отношениях, хотя что-то в нас общее все же есть. Наверное, неистовость.

Элиан все так же смотрит на меня в отражении. Я хмурюсь, осознав, что стою к нему спиной. С матерью я такой глупости себе не позволяла.

— Что? — Я поворачиваюсь к принцу лицом.

— Закончила любоваться собой?

— Никогда не любовалась, — бурчу я, хотя, если честно, рада отвлечься от беспокойных мыслей.

— Мы вот-вот причалим. Постарайся не забыть, что я тебе говорил.

Как будто о таком забудешь. Он просил меня солгать, а уж в этом я поднаторела, так что теперь не воспринимаю предложенную игру как некую сложную задачу, лишь как обыденность.

— Если Псемата так опасна, зачем нам вообще туда соваться?

— Затем, что нам нужно кое-что забрать.

Я окидываю Элиана скептическим взглядом:

— То есть кое-что украсть.

— Хорошо, — говорит он. — Ты быстро учишься.

Я следую за ним на главную палубу, где уже собрался экипаж. Кай убирает меч в ножны на ремне, что пересекает его грудь, и прячет под пальто пистолет. Вместо того чтобы подойти к телохранителю, Элиан усердно избегает его взгляда и остается рядом со мной. Кай тоже не приближается к нему неизменной тенью, сосредоточенно поправляя воротник, будто сейчас в мире нет ничего важнее.

— Казалось бы, в стране лжи должны легче прощать воровство, — говорит Мадрид, — но куда там.

Я едко смотрю на Элиана:

— Ты что-то украл в свой прошлый визит. И теперь снова за старое?

— Кто сказал, что в прошлый раз именно я что-то украл?

Голос его полон возмущения, но меня не проведешь. Чтобы показать это, я закатываю глаза, и принц вздыхает:

— Слушай, сейчас важно лишь то, что «Саад» тут не обрадуются.

— «Саад», — уточняю, — или тебе?

— Как будто есть разница.

— Полагаю, нет. — Я кручу в пальцах ракушку. — Вы оба одинаково темные.

Элиан смеется. Громко, монотонно, и издевки в этом столько же, сколько в моем замечании.

— Ладно, — говорит он. — Времени учить тебя шутить все равно нет.