Фотографий – немного. Парни в гимнастёрках – грудь колесом, мужики – в картузах и папахах, их жёны – в платках. А дальше на листах – Тоня не верит своим глазам! – записаны песни! Чётким, каллиграфическим почерком, буковка к буковке. Мама на «пятерки» в школе училась.

Тоня напевает из альбома:

– «Каким ты был, таким ты и остался // Орел степной, казак лихой… //Зачем, зачем ты снова повстречался, //Зачем нарушил мой покой?»

Тоня повторяет припев. А мама бросила тряпку, которой мыла стекло, села на новый стул – «венский» – и заплакала.

– Мам, не надо! – перепугалась Тоня. – Я – не ленивая! Я уберу всё сейчас! Правда!

Таисия только рукой махнула, и «угнувшись», спрятала слёзы.

Тоня поняла: что-то она сделала не так. Она боится спросить, чтобы ещё больше не расстраивать мать.

Уборку заканчивали молча, на скорую руку. А стулья, да, красивые. И отцу понравились. В зале возле стен поставили.

* * *

Таисия никому на улице не рассказывает, где дочь работает: в городе и в городе, а чё, как – не знаю. Не поедут же проверять?! А то расскажешь, что устроенная, так начнут завидовать и сглазят – люди нынче какие?!

Башковитая оказалась Тоня, не сгинула в городе, не пропала при новой власти. Пошла не в торгаши, как сёстры советовали, а по инженерной линии, в строители. А что начальник посылает в командировки – плохо. Замужем, дитё есть, ды сиди ты на месте! Всех денег не заработаешь, пусть мужик обеспечивает. Нет, едет.

Недружно с мужиком живёт, мать не слепая, видит. Но Тоня не жалится – с детства такая, таится. Мол, всё хорошо. Не то что Маня с Таней – те по телефону наплачутся, а приедут – добавят.

Тоня в свои тридцать поездила по миру, повидала города чужие и даже страны. А сердцу лишь дома – тепло и свободно. Почему так?

Заметила она чудо: самая простая еда за маминым столом преображается. Тоня гречку со студенческих лет невзлюбила, а дома на неё – аппетит. И борщ простой, на скорую руку состряпанный, до чего ж вкусный! А картошка горячая с постным маслом и лучком?! А пирожки, а каша из гарбуза?! А мёд? Щедрый стол. И непонятно, откуда «вкусность» берётся, вроде как сама собой получается, из «воздуха». И чай на зверобое, отцом в лесополосе собранный, и варенье к нему из вишни, что под окном растёт…

– А помнишь, мать, на трудодни давали бутылку масла? – любит вспоминать отец. – На всю зиму. Перьями гусиными блин помажешь и то прибыток.

– Ды бедные бабы, как они изощрялись, лишь бы мужиков накормить! Семьи большие, одной картошки чугунок на раз надо… Керогаз этот тухнет, мучение… А мама моя, царство небесное, любила готовить. Борщ варила хороший. Помнишь, Петь, как к Дусе-цыганке приезжал Николай Ткачев покупать козла на мотоцикле? В люльку вы его потом посадили.

– Мороз стоял страшный!

– Ага. Я как раз в больнице с Тоней лежала, вы пошли к матери. Николай потом говорит: «От у твоей матери вкусный борщ мы ели! Як она могла так сварить?! Никогда такой не ел!»

Я кажу: мам, ну чё там за борщ был?! «Да бурачка покрошила, картошки, капустки, лучку, чесночку, маслицем заправила…»

Отец говорит:

– Николая дразнили «Будулаем», кудри у него страсть какие чёрные… А помнишь, Митя-цыганёнок прибёг домой: «Бать, из сельсовета пришли, перепись. Мы как пишемся, русские или цыгане?» – «Ды туды т твою мать, мы ж с 26-го года русские!»

Хорошо Тоне за домашней трапезой! А мама продолжает:

– Я тут ходила в магазин, встретила Саньку Лабушкину. Жалится, что не может накормить Парфена. «Я, – говорит, – и борща варю, и суп, уж не знаю, чё ему давать. Вечером перемыла кастрюли, сковородку – картохи жарила – слила всё в чашку, на окно поставила. Думаю, поросенку отдам. Маленького взяли, ему ж варить надо. Утром кинулась, а в чашке ничего нету. Искала, думаю, куда ж я дела? Пора спрашивать: „Парфен, ты не видал у меня тут стояло крышкой накрытое?“ – „Сань, ды я ночью встал и съел…“ А я уж не стала казать, чё это было, и говорю ему: „Ну, ничего ж?“ – „Добре, – говорит, – хорошее“».

– Хи-хи. – Отец смеётся, щурит глаза.

* * *

После обеда отец по хозяйству справляется, потом дверь в сарайчике надо поправить – курам холодно. Тоня лежит на диванчике в зале, гладит сыто мурчащего кота.

Мама сидит у окна – свет пробивается сквозь морозное кружево – подшивает байковый халат. (Тоня привезла на подарок, и не угадала – длинный.)

Таисия умело стежки кладет, рассказывает:

– В 48-м году училась я на ветеринара, жила на квартире у женщины одной, учительницы, Полина Сергеевна её звали. На 7 Ноября пошли мы с девками домой – 36 километров мне идти. Подруги кто ближе, по дороге отпали. Предлагали заночевать, а я думаю: не, пойду, хоть отдохну завтра.

Пришла домой в восемь вечера. Уже тёмно. Поели там чё… У Марфутки – улица, младших девок не брали. У нас своя компания – я, Маня Хромая, Вера (она задыхалась, «храпела», как быстро шла).

Побегли мы к Марфутке в окна подглядывать. Балалайка да мандолина режуть – пляска, песни. Девки как увидали нас, затопотали, заухали. Мы – убегать. Вера впереди, я отстала, не хочу Машу Хромую бросать. А темнотень – ни зги. И утыкаюсь в шинель. Высокий военный нас схватил.

– Вы чего бежите?

– Да за нами гонятся…

– Кто?

– А мы сами знаем.

– Идемте со мной на гульбище!

– Нас не пускают…

А был это Володя Гусь. Жила их семья на самом краю, у леса. Он служил в Германии, в отпуск пришёл.

И видно, разузнал Володя, кто я, чья, и стал писать мне письма. Две карточки прислал. Высокий, крепкий, голова кудрявая, с рыжинкой. Куда там жених!.. Писал мне два года. А до войны дружил с Устюшкой, они одногодки, на пять лет меня старше.

Помню, батя говорит: ты уже здоровая, нечего бегать, пошли на жниву, будешь воду носить, хоть трудодень какой запишут. А мне – 8 лет. Я эти полведра и не донесу, пока дойду, расплескаю. Устюшка на жниве снопы скидывала, Володя лошадей гонял.

Пишет он из Германии, я отвечаю, и так прошло два года. На 1-е Мая заняла я у Петра Тихоновича денег, купила юбку синюю. А кофта белая у меня была. Приехала домой, кудри заплоила, нарядилась. Юбка – ни у кого такой не было. Первый наряд!

Пошли мы с девками по селу. Шли мимо Устюшкиного дома, и стала она нас зазывать:

– Девки, зайдите ко мне!

Я так не хотела!.. А она – дюже просила. Заманила в хату. Стала пытать:

– Правда, что тебе Володя пишет?

– Правда.

Она плакать:

– У тебя ещё будут женихи, ты замуж выйдешь! А я за кого пойду?!

И как ни нравился мне Володя, не захотела я скандал в одном селе наводить. Перестала ему отвечать. А он всё писал, спрашивал: что случилось?