БРИСБЕН, понедельник

До сегодняшнего дня полиция не вышла на след убийцы мисс Айлиш Лутц, двадцати двух лет, которую избили и бросили, приняв за мертвую, в Мэгпай-Крике, штат Квинсленд, в марте прошлого года.

Очень долго я сидела, разочарованно уставившись на экран.

Я отправилась на поиски доказательств невиновности Сэмюэла, но вместо этого нашла новые подтверждения.

Кори сказала, что дело против Сэмюэла закрыли, потому что его отец дружил с судьей. Власть и влияние – товары ценные. Достаточно шепнуть, и важной улики не заметят. Хуже, я знала, что в 1946 году были люди, которые посчитали бы смерть молодой женщины-полукровки не заслуживающей особого внимания. Несколько сделанных в нужный момент лживых высказываний, «случайный» намек прессе, и все – неудобное дело ловко исчезнет с радаров.

Я размышляла над распечатками, пытаясь прочитать между строк.

Мне нестерпима была мысль, что Айлиш убил человек, которого она любила. Не потому, что я обязательно хотела невиновности для Сэмюэла, не потому даже, что хотела счастливого конца их истории. Но потому, что умереть от рук любимого человека – чудовищно. Видеть на его лице намерение обидеть тебя, уничтожить. Не просто потерянную любовь, не просто безразличие или ненависть, но взгляд, который говорит: «Ты – моя, и я могу сделать с тобой все, что захочу… А поскольку ты так мало для меня значишь, твоя боль доставит мне огромное удовольствие…»

Дрожь в темноте. Невысказанный шепот.

Не Сэмюэл. Ради нее, пусть это будет не он.

Но если не Сэмюэл, тогда кто?

Со времени смерти Айлиш прошло шестьдесят лет. Если полиция не сумела найти ее убийцу тогда, по горячим следам, какой шанс у меня найти что-нибудь сейчас?

Айлиш умерла, и тот, кто оборвал ее молодую жизнь, тоже умер. Смысла в поисках не было, поскольку я уже знала, что ничего не найду.

И все же как я могла ее бросить?

Были моменты – когда я сидела в обветшавшей старой беседке, или лежала на кровати Сэмюэла, или ловила призрачный аромат розы, витавший в теплом воздухе, – ощущения мною такой близости с Айлиш, что с трудом различала, где кончается она и где начинаюсь я. В этой одержимости не было смысла, но каким-то образом отрывочные сведения, которые я о ней узнавала, становились частью моего существа. Каждая новая подробность ее истории пугала меня, тревожила и необъяснимо возбуждала. Иногда мне нравилось представлять, что ее сердце бьется во мне, наполняя меня чувствами, о возможности которых я никогда не думала. Во всяком случае, не для себя. Айлиш показала мне, что такое – глубоко любить и верить в такую же полную и безусловную ответную любовь.

Только сейчас я вынуждена спросить: не было ли все это ложью?

Я закрыла глаза, затем пожалела об этом. Ко мне пришел новый образ Айлиш: она лежит на краю тропинки в буше, земля вокруг нее, засыпанная листьями, в полосах теней, заляпана кровью.

Несмотря на свои раны, девушка умерла не сразу. Она попыталась покинуть место, где на нее напали, укрыться в темноте. Она ползла сквозь бесконечную ночь, балансируя на той грани, откуда уже нет возврата, переживая сырой рассвет, покрываясь росой, чувствуя прикосновение лапок насекомых к своей остывающей коже, наблюдая, как буш вокруг нее оживает, когда сама она готовится встретить смерть. И она ждала. Терпеливо, потому что время больше не тяготило ее. Ждала того, кто придет и найдет ее.

Ждала Сэмюэла.

Аромат свежеиспеченного хлеба подманил меня к окну пекарни. Сегодня там продавали сконы и даже маленькие, с хрустящей корочкой, кексы с изюмом, и я мгновение постояла, мысленно пересчитывая монеты в кошельке.

Для среды главная улица Мэгпай-Крика была оживленной. Молодые матери тащили сумки с продуктами или вели за руку малышей. Женщины постарше собирались у обочины поболтать. Многие умудрялись выглядеть красиво, несмотря на затянувшийся дефицит, и я по собственному опыту знала, каких усилий это стоило. Подобно мне, они собирали драгоценные порции выдаваемого по карточкам сахара, чтобы сварить сироп-лосьон для укладки волос, и румянились свекольным соком. Те, что посообразительнее, кромсали старые шторы и шили из них платья по выкройкам из «Вименз викли», тогда как мы, остальные, все еще латали, штопали и чинили одежду, купленную до войны.

Мужчины, на контрасте, выглядели какими-то истощенными, более обносившимися: брюки на них лоснились, у башмаков стоптались каблуки и протерлись подошвы. Радостный свет победы ярко сиял в большинстве сердец, но газеты и радио были полны плохих новостей. Военнопленные, концентрационные лагеря в Европе, суды над военными преступниками и опустошение, принесенное сброшенными на Японию двумя атомными бомбами. Горе, страх и боль разлуки изменили всех нас, это коснулось каждого.

Вокруг было много военных, одни на костылях и с повязками, другие – худые, с запавшими глазами, смотревшие на все с любопытством и увлечением, словно впервые видели родной город. Я перестала вглядываться в их лица. Перестала надеяться. Привыкла направлять свои мысли на простые, не требующие усилия вещи.

Как хлеб и кекс. Которые, несмотря на их соблазнительные запахи, проиграли схватку с моей бережливостью. Я прошла еще немного по улице, но снова остановилась уже перед витриной аптеки. Что со мной? Обычно я быстро покупала продукты и торопилась домой к Лулу и папе, но сегодня по какой-то причине медлила, как будто ничего лучше хождения по магазинам в моей жизни не было.

Множество баночек и бутылочек с разноцветными порошками было привлекательно расставлено в витрине аптеки. Куски ровно отлитого мыла, латунные весы, медная ступка с пестиком. Я вспомнила грубое мыло, которое делала всю войну: готовила по старинке варево из козьего жира и воды, фильтровала сквозь древесную золу, с отдушкой из жасмина, который собирала в овраге. Затем оно затвердевало на решетке в прачечной. Работу свою оно делало, но руки у меня стали красными и шершавыми. Я рассматривала красивые, завернутые в бумагу куски мыла на витрине, прикидывая, могу ли ужать свой бюджет ради такой блажи.

– Здравствуй, Айлиш.

Я застыла. Этот голос. Круто повернувшись, я посмотрела на мужчину, который заговорил со мной, затем сникла. Не он, не тот, кого я надеялась, благодаря какому-то невозможному чуду, увидеть перед собой. Незнакомец, костлявый мужчина с запавшими глазами и неопрятной щетиной. Форма поношенная, сам худой, изнуренный. Острые кости торчат под желтоватой кожей, будто хотят прорваться наружу.

– Айлиш, это я.

– Простите, я не…

Слова, которые я собиралась произнести, замерли у меня на губах. Его голос. Я узнала его голос. Затем, пока я вглядывалась в измученные черты, с них слетела маска незнакомости, и они сложились в лицо, которое я когда-то знала так же хорошо, как свое собственное. У меня чуть не остановилось сердце, воздух не проходил в легкие.