Мунк тоже не счел нужным объяснять, почему он вдруг очутился во Флоренции. «Мы очень удивились, когда узнали, что ты в Италии», – пишет тетя. Но она, как всегда, уверена в правильности поступков Эдварда; поэтому она тут же добавляет, что Флоренция, должно быть, представляет для него интерес с художественной точки зрения и что климат там наверняка лучше, чем в Париже.

Влюбленные провели вместе во Флоренции от силы несколько дней. Уже 7 апреля Тулла вернулась в Париж. Одна. Согласно «официальной» версии, случилось это, потому что Мунк серьезно заболел, возможно, даже попал в больницу. На самом же деле он прогнал Туллу. Она пишет ему из Парижа: «Все жалеют несчастного больного и считают, что с моей стороны было жестоко (хм!) оставлять тебя одного во Флоренции. – И добавляет: – Если бы они только…», но потом зачеркивает. В другом месте она выражается еще более недвусмысленно: «Господи боже мой, как ты был со мной жесток, я чуть не возненавидела Флоренцию».

Эти несколько дней в столице Ренессанса – обход достопримечательностей, болезнь, холод – были не только медовым месяцем, но и концом любовной связи между Мунком и Туллой Ларсен. Так ему казалось. Но на то, чтобы поставить последнюю точку, у него ушло три с половиной года, а чтобы справиться с последствиями – вся жизнь.

Мунк отправляется во Фьезоле – очаровательную деревушку высоко в горах недалеко от Флоренции.

Там он пытается прийти в себя и разобраться в потрясении, каким стали для него отношения с Туллой. Он скучает по ней: «Сколько раз я мечтал вновь увидеть твой силуэт на твоем привычном месте на краешке кровати… Как мне тебя не хватало – ведь мы уже наполовину сжились друг с другом». С другой стороны, он отчаянно пытается убедить ее, а кажется, будто бы и себя в том, что он не способен вступить в «настоящий» союз, как того требует Тулла. Он просто не создан для такого счастья:

Когда мы были вместе – в любой момент, – когда мы лежали рядышком, когда любовались красотами Флоренции, когда гуляли по залитым солнцем дорожкам, когда просто сидели, – даже в моменты наивысшего счастья у меня было ощущение, что это счастье светит мне сквозь щелочку в двери – двери, которая отделяет мою темную камеру от огромного танцевального зала жизни и света. Милая Тулла, мне только краешком глаза удалось увидеть эту прекрасную и ужасную жизнь, но я все-таки увидел ее. Может быть, без этого я был бы счастливее… Когда я встретил тебя, я был здоров, а сейчас похож на привидение. Мне пора за работу, которая требует от меня полной душевной отдачи. Ты должна понять, что я не могу отказаться от своей цели.

Но Тулла совершенно не желает понимать никаких намеков. Она воспринимает разлуку как временную и шлет во Флоренцию и Фьезоле письмо за письмом, где рассказывает о том, как она по нему скучает – и о жизни норвежской колонии в Париже.

Она подробно повествует о Гуннаре Хейберге, и вот этого ей точно не следовало делать. Ведь это похоже на неуклюжую попытку вызвать у Мунка ревность:

Почему ты не дружишь с Хейбергом? Мы вчера весь день провели вместе. Он выражался так странно, ты даже представить себе не можешь, какое сильное впечатление он на меня произвел, мало кому в моей жизни удавалось так меня поразить. Ну да ладно. Кстати, он передает тебе привет.

Несколько дней спустя:

Сегодня я жду в гости Хейберга, он обещал зайти ко мне, если еще не уедет к фру Крог в Гре. Он бывает ужасно забавным, почти неотразимым временами – ну да об этом долго рассказывать.

Очевидно, все это вызвало довольно резкую реакцию со стороны Мунка (письмо Мунка не сохранилось, только отрывки и наброски), потому что в следующем же письме Тулла принимается изо всех сил убеждать:

Но вот что я скажу тебе: Хейбергу ничуть – ни капельки – не удалось увлечь меня. Напротив, как это ни странно, чем больше времени я провожу с ним, тем меньше он мне нравится – он, так сказать, захватил меня врасплох в первое время.

Вдобавок ко всему Мунк получил две открытки и из норвежской общины. Скульптор Сегельке, его приятель еще по берлинским дням, прислал сообщение следующего содержания: «Теперь фрёкен Л. здесь – у нас. Можешь оставаться там. Нам и так хорошо». Другое сообщение пришло от самого Хейберга, выдержанное, на беду, в том же шутливом тоне. «Спасибо за Туллу Ларсен», – стояло в открытке, подписанной Хейбергом и, само собой, его «официальной» любовницей Одой Крог.

С годами посеянные этими неосторожными словами подозрения примут в больной фантазии Мунка поистине гротескные формы. Гуннар Хейберг удостоится почетного места в мунковской личной галерее демонов – он будет персонифицировать аморальность и распущенность, что найдет отражение в бесчисленных карикатурах и похожих на Хейберга фигурах в картинах Мунка. Художник даже обвинит Туллу Ларсен в том, что она была любовницей Хейберга еще до того, как встретила его, Мунка, да что там – не кто иной, как Хейберг, их и познакомил!

Тем не менее Тулла, судя по тем же письмам, до Парижа с Хейбергом знакома не была. А вот трещина в отношениях двух приятелей возникла уже несколько лет назад – вероятно, в берлинский период. Причина разногласий точно неизвестна. Возможно, здесь сыграла свою роль и связь Хейберга с Одой Крог. Эти двое уже довольно долгое время сожительствовали более или менее постоянно. Кристиан Крог с несчастным видом слонялся вокруг, изо всех сил стараясь поддерживать собственный богемный образ, в то время как его жена на практике осуществляла свое право на «свободную любовь».

В вопросах пола Эдвард Мунк и по натуре, и по воспитанию был моралистом, и даже дружба с Хансом Егером не могла здесь что-то сильно изменить. Бурные любовные коллизии в кружке «Поросенка» послужили стимулом к созданию самых значительных его работ, потому что он с чуткостью сейсмографа отзывался на душевные потрясения и трагические события, которые сопутствовали любви и ревности. В целом он придерживался характерного для своей эпохи воззрения, что корень всех зол лежит именно в женской природе, по сути своей животной, что женщина – это вампир, высасывающий из мужчины все силы, или Медуза, заманивающая его в свои сети, из которых ему никогда не выбраться. По замечанию одного искусствоведа, в данный период творчества «грех изображался Мунком в виде искушения, а точнее, искусительницы».

Но из правила, что олицетворением греха является женщина, Мунк охотно сделал исключение для Гуннара Хейберга – «с его хитрыми, непристойно подмигивающими глазками, слюнявым ртом и мясистыми губами сластолюбца».

К тому же пока художник выздоравливал во Фьезоле, в его распоряжении оказалось слишком много времени на построение догадок о том, что же все-таки происходит в Париже. Работать Мунк не мог, в лучшем случае сил хватало на осмотр достопримечательностей. 22 апреля он записал в дневнике: «Впервые за месяц во мне хоть немного пробудился аппетит – я выпил глоток вина и, подумать только, выкурил сигарету».

В конце апреля Тулла переехала в гостиницу в Гре, что в нескольких милях от Парижа. Там же, в Гре, в доме, принадлежащем его будущей жене, немецкой художнице Хелене (Елке) Розен, жил Фредерик Делиус.