европейского населения прибрежных районов настолько зажиточны, что пиратство представляется им слишком опасным занятием в сравнении с более легкими и лучше оплачиваемыми профессиями. Существуют по-прежнему относительно неблагополучные приморские поселения, не получившие особых выгод от экономических чудес, последовавших за двумя разрушительными мировыми войнами, чьи жители в прежние времена без раздумий стали бы пиратами. Особенно это касается берегов европейского Средиземноморья: экономика Греции, например, до сих пор находится в упадке из-за кризиса государственного долга, начавшегося в 2010 году, и значительного по сей день уровня безработицы, по большей части среди молодежи. В периоды, описанные в первой и второй частях книги, этого было бы вполне достаточно для того, чтобы в Эгейском море возникли пиратские группировки, однако сегодня то, что можно было бы назвать «тяжелыми условиями жизни», не толкает людей на путь пиратства.

Более того, на восточном побережье Средиземноморья существует «кризисная дуга», которая проходит от Сирии и Ливии — в обеих странах идут гражданские войны — к Алжиру, Тунису и Марокко, относительно слабым государствам, в которых часто возникают народные волнения. Можно предположить, что у людей там хватает поводов для недовольства. И все же почему для множества неблагополучных жителей этого региона, не имеющих возможности добиться успеха на законном рынке труда, жадность не становится фактором, толкающим их на путь пиратства? Вездесущая торговля людьми и незаконный ввоз мигрантов через Средиземное море в Европу{359}, осуществляемые криминальными структурами Ближнего Востока и Северной Африки{360}, показывают, что все еще существуют отчаянные люди, которые отваживаются, по крайней мере, на такую форму преступления на море. Неужели торговля людьми настолько прибыльна, что они просто не хотят связываться с предположительно более рискованным пиратством?

Частично ответ на этот вопрос кроется в том факте, что сегодня в Северной Атлантике и в большинстве областей Средиземноморья существует эффективное морское патрулирование, которое делает акты пиратства менее вероятными, чем другие преступления на море вроде контрабанды. В отличие от пиратов, чьи действия могут привести к отчаянным призывам о помощи с судов, подвергшихся нападению, торговцы людьми и контрабандисты-наркоторговцы ведут свою деятельность подпольно, не привлекая к себе лишнего внимания. Другая и, вероятно, более важная часть ответа — отсутствие общественного одобрения: в наши дни никто не назовет пиратство «хорошим делом». Характерная для прошлого героизация пиратов не выдержала переоценки ценностей, происходившей почти во всех государствах, начиная с Раннего Нового времени. Там, где пиратство все еще существует, эта перемена нашла отражение в социальном составе пиратских группировок: в основном это выходцы из низших слоев общества. Времена, когда пиратами становились представители знати и дворянства, давно миновали. За этим стоит ряд факторов, и среди них — утрата дворянством влияния при либеральных демократиях. Главная причина, однако, заключается в прекращении легального пиратства, или каперства, которое в Парижской декларации о принципах морского международного права от 16 апреля 1856 года было признано незаконным; формулировка звучала недвусмысленно: «Каперство отныне навсегда отменяется» (см. ниже){361}. Незаконность каперства подчеркивалась и в решении Гаагской конференции от 18 октября 1907 года — Конвенции об обращении торговых судов в суда военные (сокращенно — VII Гаагская конвенция). С тех пор всякому представителю дворянства или знати, искавшему в море славы и приключений, надлежало идти в регулярный флот. Более того, передовые коммерсанты в эру глобализации и либерализации имеют совершенно законные и реальные возможности разбогатеть с помощью морской торговли. Сегодня они хотят, чтобы в них видели «удалых магнатов», а не «удалых пиратов».

В землях «кризисной дуги» Восточного Средиземноморья традиция корсарства как распространения джихада на море прекратилась после французского завоевания и колонизации Варварийского берега во второй половине XIX века. Суверенные светские государства, которые постепенно возникали на протяжении XX века, не имели намерения идти по стопам своих потакающих корсарству предшественников. Во времена арабского социализма считалось, что ислам себя исчерпал. Даже сейчас, несмотря на то что многие из этих прибрежных государств сотрясают гражданские войны и восстания, возвращение к «плохим старым временам» маловероятно — не только из практических соображений (почти все ресурсы необходимы на суше), но также и в силу недостаточного интереса к подобным авантюрам и отсутствия общественного одобрения. Теоретически положение дел могло бы измениться, если бы какая-нибудь радикальная исламистская группировка захватила власть в таком прибрежном государстве и вновь пробудила бы дремлющее стремление преследовать неверных в море. Например, так называемое Исламское государство Ирака и Леванта[35] в 2015 году заявило, что после установления контроля над сушей (в его случае — над средиземноморским берегом Сирии и побережьем Ирака в северной части Персидского залива) оно по воле Аллаха выйдет в море, чтобы продолжать джихад против «поклоняющихся Кресту и неверных, которые загрязняют наши воды своими военными кораблями, лодками и авианосцами, пожирают наши богатства и убивают нас в море»{362}. Выполнило бы ИГ (запрещенная в России организация) свою угрозу или нет, вопрос спорный: поражение на суше не предполагало скорой победы на море.

Наконец, отличие нашего времени от ранних периодов пиратства совершенно очевидно состоит в том, что в силу общественных изменений, происходивших на протяжении столетий, грозные племена воинов вроде викингов, иранунов и балангинги больше не скитаются по морям. История и традиции не забыты, отмечаются памятные даты, но, конечно, не для того, чтобы вдохновить людей на выбор этой профессии. На таких мероприятиях, как фестиваль викингов в Йорке или знаменитый фестиваль Ап Хелли Аа (Up Helly Aa — «Ночь перед праздником»), который проводится в шотландском городе Леруике, когда сотни мужчин, облаченных в костюмы викингов, спускаются в ночном факельном шествии к гавани и сжигают копию викингской ладьи, пиратская традиция преподносится не как смертельно опасный бизнес, а как впечатляющее фольклорное зрелище. Похожее переосмысление истории можно наблюдать и в Индонезии: там проходит парусная регата Sail Banda 2010 — спортивное событие, посвященное голландским хонгитохтен. Несмотря на абстрагирование от реальности и конфликт, связанный с заявлением бывшего премьер-министра Малайзии Махатхира Мохамада, презрительно отозвавшегося о действующем премьер-министре Наджибе Разаке как о потомке бугийских (малайских) пиратов{363}, для некоторых малайских и филиппинских рыбаков пиратство остается признанной частью культуры, не вызывающей особого осуждения. К пиратскому промыслу они прибегают время от времени, когда из других стран прибывают промышленные траулеры с волокушами для придонного лова. Народ сулу с острова Холо, расположенного на юго-западе Филиппин, до сих пор считает пиратство традиционным и почетным занятием, которое позволяет юношам продемонстрировать «высоко ценимые добродетели, такие как храбрость, честь, мужество и великодушие»{364}. Единственное, в чем они солидарны с современным миром, — это в том, что, в отличие от своих предков, они не совершают набегов с целью похищения людей и превращения их в рабов, довольствуясь драгоценностями, деньгами или оружием{365}.

Угроза ИГ