Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня подташнивало. Я не мог уснуть. Но теперь я хотя бы знал, что ничего не выдумал. Джаспер следил за мной, шёл за мной по пятам.
Иногда, узнав худшее, вздыхаешь с облегчением.
Альфи вёл себя странно. Что это было – на лекции по археологии? Если человек хочет держаться в тени, то так себя не ведёт. Надо ему это объяснить.
Я подходил к дому, и тут моё сердце радостно забилось – у дверей стояла машина тёти Алисы и Джаспера.
Я всегда был рад видеть тётю Алису, и вовсе не потому, что она часто привозила домашнее печенье. Джасперу же я радовался гораздо меньше, особенно после той странной прогулки на лодке.
Войдя в дом, я почувствовал: что-то не так. Тётя Алиса сидела на кухне. Она обняла меня. Как и обычно, тётя пахла прачечной и фруктовой жевательной резинкой, но глаза у неё были красными. Она отвернулась, чтобы я этого не заметил.
Терпеть не могу, когда плачут взрослые. Это категорически неправильно.
Мама так быстро велела мне уйти из кухни, что я даже не успел снять куртку. В коридоре мама сказала:
– Иди к соседям пить чай.
– К Рокси? Но её мама…
– Всё в порядке с её мамой. Либби уже там. Дело в тёте Алисе, она…
– Что случилось? – искренне забеспокоился я.
– Джаспер её выгнал.
– Выгнал? Ты хочешь сказать, ну… она уехала из их дома?
– Да… но не по своему желанию. Он поменял замки и объявил, что не желает больше жить с ней.
Я оторопел.
– Но они ведь… женаты.
– Какая разница. Некоторое время тётя Алиса будет жить здесь. А сейчас нам нужно побыть вдвоём, поэтому иди к соседям. Миссис Минто ждёт тебя.
Когда я пришёл, Пресьоза Минто стояла у плиты, жарила рыбные палочки и дрожащим фальцетом тихонько напевала гимн. Мы ели почти молча, наш разговор не шёл дальше, чем «Пожалуйста, передайте мне кетчуп».
Потом Рокси, Либби и я мыли посуду, а миссис Минто отправилась отдыхать. Рокси объяснила, что у её мамы ремиссия: болезнь временно не проявляется. Но это не значит, что она вылечилась.
– Хотя это значит, что она чаще поёт, – добавила Рокси, смешно закатывая глаза.
До того мы не обсуждали тётю Алису и Джаспера, а теперь начали.
– Ненавижу его, – сказала Либби.
Я не стал ей напоминать, что мама просила никогда не говорить слово «ненавижу»: «Это слишком сильное слово, которое оставляет шрамы на твоём сердце».
Либби сказала:
– Он велел уходить, ругался. А потом назвал меня плохим словом.
(Либби иногда бывает слишком стыдливой. Она никогда не произносит ругательств, даже при мне. Даже при мне, представляете?!)
Джаспер так разговаривал с Либби? Мы с Рокси переглянулись.
– Когда? Когда это было? – спросил я.
Либби в этот момент переставляла по своему вкусу посуду в заполненной мною посудомоечной машине. Кто бы подумал, что ей всего семь.
– В тот день, когда я вернулась из лагеря. Когда нашла мальчика…
– Альфи?
– Да. Все были на кухне, кроме Джаспера.
Я и забыл об этом, какая, в сущности, разница. Но теперь, когда Либби напомнила, решил разобраться.
– Тётя Алиса казалась немного расстроенной, поэтому я пошла его искать. Он был в твоей комнате.
– В моей комнате? А, ну да, они с тётей Алисой там жили.
– Знаю, но послушай меня. Он не заметил, как я вошла. Сидел у окна, смотрел на полицейские машины, что-то бубнил и стонал.
Мы с Рокси замерли с тряпками в руках.
– Стонал? – переспросила Рокси.
– Ну да, стонал. Пел на одной ноте и бормотал. Я не поняла, что он говорил. Было похоже на латинский язык. «Акум Тай-ям, Акум Тайям». Затем он увидел моё отражение в окне и рассердился. Сказал… чтобы я уходила.
Рокси прошептала:
– Повтори ещё раз. Слова, которые он говорил.
– Эти – «акум тайям»? Понятия не имею, что они значат.
– Кажется, я имею понятие, – Рокси пожала плечами. – «Акум тэ ам»[9]. Это румынская народная песня, в прошлом году мы её учили в театральном кружке.
Она сказала это так, словно подразумевала: каждый должен быть знаком с восточноевропейской народной музыкой.
– Что это значит?
– Это значит: «Теперь ты мой».
Я внимательно посмотрел на Либби. Я не верил своим ушам.
– Ты никому не говорила?
Она покачала головой, и я увидел, как задрожал её подбородок.
– Я боялась, Эйдан.
Последнее, что нам было нужно, – это плачущая семилетка.
Рокси сделала шаг и – к моему изумлению – обняла Либби (которая была выше неё):
– Это нормально. Я бы тоже боялась.
От этих объятий в Либби что-то раскрылось, и она добавила:
– Потом он сделал так…
Либби продемонстрировала на Рокси: приобняла и прошептала в самое ухо:
– Никому не слова. Ни единого, поняла меня?
– Он так сказал? – с удивлением спросил я.
Либби кивнула, и подбородок её снова задрожал.
Мы пошли в комнату Рокси и включили телевизор. Но мне было не до передачи. Думаю, что Рокси тоже: она даже не смотрела на экран. Когда мы с Либби вернулись домой, тётя Алиса уже легла спать.
Асит te am.
Теперь ты мой.
Какого чёрта Джаспер имел в виду?
На следующий день проходила школьная историческая выставка – одно из ключевых событий Недели истории региона. Я был рассеян, поскольку думал о Джаспере и грядущих археологических раскопках – как мне добраться до жемчужины раньше других?
Но вскоре кое-что отвлекло меня от этих мыслей.
Идея мероприятия состояла в следующем: небольшим командам поручили найти дома какой-нибудь старый предмет, узнать, откуда он взялся и каково его значение для нашей местной истории.
Для каждой команды на школьном дворе поставили стол – под сам предмет и пояснение к нему. Затем всех школьников пригласили смотреть выставку. Многие дети принесли старые фотоальбомы; у одной девочки была крестильная пелёнка её прапрабабушки – и так далее.
Было жарко, и школьное начальство разрешило мальчикам снять галстуки. Один или двое воспользовались случаем и до пояса расстегнули рубашки.