Меня подташнивало. Я не мог уснуть. Но теперь я хотя бы знал, что ничего не выдумал. Джаспер следил за мной, шёл за мной по пятам.

Иногда, узнав худшее, вздыхаешь с облегчением.

Альфи вёл себя странно. Что это было – на лекции по археологии? Если человек хочет держаться в тени, то так себя не ведёт. Надо ему это объяснить.

Я подходил к дому, и тут моё сердце радостно забилось – у дверей стояла машина тёти Алисы и Джаспера.

Я всегда был рад видеть тётю Алису, и вовсе не потому, что она часто привозила домашнее печенье. Джасперу же я радовался гораздо меньше, особенно после той странной прогулки на лодке.

Войдя в дом, я почувствовал: что-то не так. Тётя Алиса сидела на кухне. Она обняла меня. Как и обычно, тётя пахла прачечной и фруктовой жевательной резинкой, но глаза у неё были красными. Она отвернулась, чтобы я этого не заметил.

Терпеть не могу, когда плачут взрослые. Это категорически неправильно.

Мама так быстро велела мне уйти из кухни, что я даже не успел снять куртку. В коридоре мама сказала:

– Иди к соседям пить чай.

– К Рокси? Но её мама…

– Всё в порядке с её мамой. Либби уже там. Дело в тёте Алисе, она…

– Что случилось? – искренне забеспокоился я.

– Джаспер её выгнал.

– Выгнал? Ты хочешь сказать, ну… она уехала из их дома?

– Да… но не по своему желанию. Он поменял замки и объявил, что не желает больше жить с ней.

Я оторопел.

– Но они ведь… женаты.

– Какая разница. Некоторое время тётя Алиса будет жить здесь. А сейчас нам нужно побыть вдвоём, поэтому иди к соседям. Миссис Минто ждёт тебя.

Когда я пришёл, Пресьоза Минто стояла у плиты, жарила рыбные палочки и дрожащим фальцетом тихонько напевала гимн. Мы ели почти молча, наш разговор не шёл дальше, чем «Пожалуйста, передайте мне кетчуп».

Потом Рокси, Либби и я мыли посуду, а миссис Минто отправилась отдыхать. Рокси объяснила, что у её мамы ремиссия: болезнь временно не проявляется. Но это не значит, что она вылечилась.

– Хотя это значит, что она чаще поёт, – добавила Рокси, смешно закатывая глаза.

До того мы не обсуждали тётю Алису и Джаспера, а теперь начали.

– Ненавижу его, – сказала Либби.

Я не стал ей напоминать, что мама просила никогда не говорить слово «ненавижу»: «Это слишком сильное слово, которое оставляет шрамы на твоём сердце».

Либби сказала:

– Он велел уходить, ругался. А потом назвал меня плохим словом.

(Либби иногда бывает слишком стыдливой. Она никогда не произносит ругательств, даже при мне. Даже при мне, представляете?!)

Джаспер так разговаривал с Либби? Мы с Рокси переглянулись.

– Когда? Когда это было? – спросил я.

Либби в этот момент переставляла по своему вкусу посуду в заполненной мною посудомоечной машине. Кто бы подумал, что ей всего семь.

– В тот день, когда я вернулась из лагеря. Когда нашла мальчика…

– Альфи?

– Да. Все были на кухне, кроме Джаспера.

Я и забыл об этом, какая, в сущности, разница. Но теперь, когда Либби напомнила, решил разобраться.

– Тётя Алиса казалась немного расстроенной, поэтому я пошла его искать. Он был в твоей комнате.

– В моей комнате? А, ну да, они с тётей Алисой там жили.

– Знаю, но послушай меня. Он не заметил, как я вошла. Сидел у окна, смотрел на полицейские машины, что-то бубнил и стонал.

Мы с Рокси замерли с тряпками в руках.

– Стонал? – переспросила Рокси.

– Ну да, стонал. Пел на одной ноте и бормотал. Я не поняла, что он говорил. Было похоже на латинский язык. «Акум Тай-ям, Акум Тайям». Затем он увидел моё отражение в окне и рассердился. Сказал… чтобы я уходила.

Рокси прошептала:

– Повтори ещё раз. Слова, которые он говорил.

– Эти – «акум тайям»? Понятия не имею, что они значат.

– Кажется, я имею понятие, – Рокси пожала плечами. – «Акум тэ ам»[9]. Это румынская народная песня, в прошлом году мы её учили в театральном кружке.

Она сказала это так, словно подразумевала: каждый должен быть знаком с восточноевропейской народной музыкой.

– Что это значит?

– Это значит: «Теперь ты мой».

Я внимательно посмотрел на Либби. Я не верил своим ушам.

– Ты никому не говорила?

Она покачала головой, и я увидел, как задрожал её подбородок.

– Я боялась, Эйдан.

Последнее, что нам было нужно, – это плачущая семилетка.

Рокси сделала шаг и – к моему изумлению – обняла Либби (которая была выше неё):

– Это нормально. Я бы тоже боялась.

От этих объятий в Либби что-то раскрылось, и она добавила:

– Потом он сделал так…

Либби продемонстрировала на Рокси: приобняла и прошептала в самое ухо:

– Никому не слова. Ни единого, поняла меня?

– Он так сказал? – с удивлением спросил я.

Либби кивнула, и подбородок её снова задрожал.

Мы пошли в комнату Рокси и включили телевизор. Но мне было не до передачи. Думаю, что Рокси тоже: она даже не смотрела на экран. Когда мы с Либби вернулись домой, тётя Алиса уже легла спать.

Асит te am.

Теперь ты мой.

Какого чёрта Джаспер имел в виду?

На следующий день проходила школьная историческая выставка – одно из ключевых событий Недели истории региона. Я был рассеян, поскольку думал о Джаспере и грядущих археологических раскопках – как мне добраться до жемчужины раньше других?

Но вскоре кое-что отвлекло меня от этих мыслей.

Идея мероприятия состояла в следующем: небольшим командам поручили найти дома какой-нибудь старый предмет, узнать, откуда он взялся и каково его значение для нашей местной истории.

Для каждой команды на школьном дворе поставили стол – под сам предмет и пояснение к нему. Затем всех школьников пригласили смотреть выставку. Многие дети принесли старые фотоальбомы; у одной девочки была крестильная пелёнка её прапрабабушки – и так далее.

Было жарко, и школьное начальство разрешило мальчикам снять галстуки. Один или двое воспользовались случаем и до пояса расстегнули рубашки.