что война, пожиравшая жизнь, снова пришла в лес.

И он стал думать и гадать, как бы снова искоренить это зло.

Под конец он решил послать своих самых кротких людей по двое, чтобы они постучали по каждому дереву и попросили его во имя прекращения лютой войны сократить свою высоту и скорость роста наполовину или хотя бы на треть, чтобы многочисленные малые деревца могли бы жить и радоваться. Ведь тогда каждому хватило бы места.

Деревья странно и мрачно зашумели, стволы их заскрипели и застонали от страха за свою жизнь, задрожали и закачались, словно от ударов топора.

От негодования они одно за другим больше потянулись в высоту, раскинули кроны еще шире.

И ни единое дерево, ни за что на свете, не пожелало лишить себя хотя бы капли сока и силы роста, потерять хотя бы одну молодую веточку из своей кроны.

И вот во всем лесу наступила тишина.

А король тяжко вздыхал.

ЗОВ МЕЛЬНИЦЫ

Жил-был на белом свете охотник, и звали его Туре Сёлвесен. Отправился он как-то раз в Черные горы, да забрел так далеко, что и не знал уж, как ему назад дорогу найти.

С вечера, как только первые сумерки опустились на землю, брел он и брел вдоль берега буйной стремительной горной реки; она бурлила и пенилась, брызги долетали до самой тропинки у края обрыва.

И как ни искал охотник мостика или брода, не смог он на другой берег перебраться.

Берег реки становился все круче и круче.

Там, где скалы так сжимали русло, что, казалось, вода вскипала, остановился охотник и еще раз осмотрелся — нет ли где поблизости переправы.

И вдруг видит — посреди реки лежит обломок скалы, река обегает камень двумя рукавами. Он, то выныривал из воды, то снова погружался в неё; шапка пены вздымалась и опадала: грязная, темного болотного цвета, росла она в кипении белых речных струй, под натиском бешеного потока.

А оттуда, из пены, доносились неясные звуки, слышались какие-то голоса.

Внизу, у самых ног, грохотал водопад-гром стоял такой, будто кто-то под землей гигантские мельничные жернова вращал.

И из самой глубины кипящего потока будто смотрит на охотника чье-то странное недвижное черное око.

Но вот глядит охотник — камень тот и не камень вовсе, а мельница: посреди реки мельница с распахнутой настежь дверью.

Тут-то в пенных хлопьях и углядел он жернова, они медленно ходили по кругу, подчиняясь беспрерывному вращению колеса.

Жернова мололи и мололи, гора пены росла и росла, словно и вправду вся река вокруг кипела.

«И чего только не увидишь в здешних горах, чему уж тут дивиться», — подумал Туре-охотник.

Но только он снова тронулся в путь, как до него долетел чей-то злобный смех.

Странные звуки доносились снизу, из водопада.

А зловещий смех гремел все громче и громче, он будто пытался вырваться на волю из пенящейся пучины.

Глянь-ка, Туре бродит там,

над рекою,

над рекою,

над рекою.

Мельница повернулась, раздались шум и скрип.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Может, он для нас несет

куль с мукою,

куль с мукою,

куль с мукою.

«И чего только не почудится, эта река кому хочешь голову заморочит», — подумал он.

Но все громче и громче скрипели жернова, все сильнее и сильнее терлись они друг о друга в своей дикой прожорливой радости.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Туре кручи по плечу

и завалы,

и завалы,

и завалы.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Только б он забрел сюда,

в эти скалы,

в эти скалы,

в эти скалы.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Туре Сёлвесен, страшись

злой стремнины,

злой стремнины,

злой стремнины.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Милая твоя на дне

той пучины,

той пучины,

той пучины.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Никак было охотнику не отвести взор от недвижного черного ока среди вздымающейся под жерновами пены, а на реке тем временем возник стремительный водоворот: поток мчался большими кругами, что-то бурлило, шипело, из глубины глухо доносились тысячи странных голосов.

И все время слышался среди них все тот же глухой стон.

Все яснее и яснее различал охотник свое имя, оно будто тоже росло там, в глубине под жерновами; в конце концов почудилось ему, что земля заходила у него под ногами.

А из бездны неслось:

Туре кручи по плечу

и завалы,

и завалы,

и завалы.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Где-то там, в самом сердце пенной мглы, ходили по кругу жернова, свет быстро сменялся тьмой, мелькали тени; жернова терлись друг о друга и выбрасывали в туман все новые и новые хлопья.

И вдруг через мгновенье раздался какой-то высокий резкий звук, будто неподалеку тупую пилу вострили.

Туре кручи по плечу,

и завалы,

и завалы,

и завалы.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

То она тебя со дна

зазывала,

зазывала,

зазывала.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Ну-ка, Туре, попляши

вместе с нами,

вместе с нами,

вместе с нами.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Да по крыше застучи

каблуками,

каблуками,

каблуками.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Ха-ха-ха, хо-хо-хо,

пляшут тролли,

пляшут тролли,

пляшут тролли.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Омут брачным ложем стал

поневоле,

поневоле,

поневоле.

Тррр-тррр-тррр-трр,

тррр-тррр-тррр-трр.

Понял Туре, что сознание покидает его, и попробовал вырваться из-под власти странного недвижного черного ока: стал он смотреть вверх по реке, туда, где бежал глубокий поток.

И будто скользнула там, в тумане, тень девушки со склоненной, покрытой платком головой.

Словно виделось ему все это и не виделось. Тень по воздуху перепорхнула на другой берег реки. Почудилось охотнику, что знаком ему этот призрак, и кровь от страха застыла у него в жилах — вот-вот обернется девушка и взглянет на него.

Но не обернулась она, а так и продолжала скользить по воздуху, склонив покрытую платком голову.

Попробовал Туре с места сдвинуться, и будто удалось ему чуть-чуть ногой шевельнуть.

Но тут слышит он — где-то далеко-далеко за горами заиграл, запел рожок пастуший:

Цветики прекрасные,

золотые,