Детектив Фрэнк Уиддос! Коп из Калвер-Сити, расследовавший убийство в Ван-Найсе в конце лета 1941-го. На окраине Ван-Найса, в глухом, заброшенном месте, у железнодорожных путей, был обнаружен труп мужчины со следами пулевых ранений. Жертву идентифицировали, это оказался свидетель, проходивший по делу об убийстве в Калвер-Сити. И вот Уиддос приехал опросить возможных свидетелей, а также осмотреть место происшествия. И тут на грязной тропинке появилась девочка на велосипеде. Блондинка с пепельно-белокурыми волосами, она медленно и мечтательно крутила педали и, казалось, вовсе не замечала уставившегося на нее детектива в штатском. Сперва Уиддосу показалось, что ей лет двенадцать, не больше. Но при ближайшем рассмотрении он понял, что она старше, что ей, возможно, лет семнадцать, что груди у нее, как у взрослой женщины. Обтягивал эти груди свитерок из тонкой шерсти горчично-желтого цвета, и еще на ней были коротенькие белые шорты из какого-то плотного материала. Эти шорты так соблазнительно облегали ее попку в форме сердечка!..

И тогда он остановил ее и спросил, не заметила ли она здесь кого-либо или чего-либо «подозрительного». И только тут сам заметил, какие чудесные синие у нее глаза. Изумительно красивые, влажные и мечтательные глаза, глаза, которые, казалось, смотрели не на него, а вглубь, проникали в самое его существо, точно они с ней были знакомы давным-давно. И хотя она не знала его, она тут же поняла, что он-то ее знает и имеет полное право задавать ей вопросы. Даже имеет право задержать ее, усадить в свою машину и сидеть там с ней сколько заблагорассудится, сколько того требуют интересы «расследования». И еще у нее было совершенно незабываемое личико, тоже в форме сердечка, с заостренным подбородком и немного длинноватым носиком. И зубки у нее были немного неровные, что, как ему показалось, только добавляло ей очарования, придавало несколько ребяческий вид.

Потому как в конечном счете она и была ребенком и еще, конечно, женщиной. Ребенком, словно примерившим на себя женское тело, как примеривает на себя маленькая девочка мамины тряпки. И еще она прекрасно знала и понимала это и упивалась всем этим. (О том свидетельствовали и плотно облегающий свитер, и поза, в которой она сидела, — с безупречно прямой спинкой, дыша глубоко, отчего расширялась грудная клетка и вздымались круглые груди. И ее коричневатые от загара ножки в этих коротеньких белых шортах были само совершенство!) И одновременно она будто и не осознавала всего этого. И если бы он приказал ей раздеться, она сделала бы это с улыбкой и покорно, стараясь угодить, и вместе с тем сохраняла бы совершенно невинный вид, отчего казалась еще прекраснее и соблазнительнее. Если бы он только приказал ей — чего он, разумеется, не сделал, — но если б приказал, зная, что наказание за это будет ужасным, что он обратится в камень или его порвут на части волки, это все равно того бы стоило!

Он встречался с этой девушкой несколько раз. Приезжал в Ван-Найс и поджидал ее у школы. Он до нее ни разу не дотронулся! Ну, сами понимаете, в каком смысле. Вообще почти не прикасался. Зная, что это подсудное дело, зная, как это может отразиться на карьере, уж не говоря о более личных матримониальных проблемах. Дело в том, что он уже изменял жене и его «застукали». Точнее говоря, он сам в порыве гнева признался во всем жене, вот и получилось, что его «застукали». И он ушел от жены, и жил с тех пор один, и ему это нравилось.

И еще он выяснил, что эта девушка, Норма Джин, сирота и находится на социальном попечении. Администрация комитета социальной защиты сирот округа Л.А. поместила ее в приемную семью, проживавшую в Ван-Найсе, на Резеда-стрит. На тихой улочке, застроенной полуразвалившимися бунгало, где на задних дворах не росла трава; и приемному отцу этой девушки принадлежали пол-акра земли, где он держал старые автомобили, грузовики и мотоциклы, и прочий хлам, выставленный на продажу. И там в воздухе постоянно витал запах паленой резины, и над всей округой висела голубоватая дымка; и Уиддос мог лишь представить, что за обстановка в этом доме, но решил этого не выяснять. Уж лучше нет, не надо, это может самым отрицательным образом отразиться на его служебном положении.

Да и чем он мог помочь? Удочерить эту девочку, что ли? У него были собственные дети, и они стоили ему денег. Он жалел ее, постоянно совал ей деньги, одно- и пятидолларовые купюры, чтобы она могла купить себе что-нибудь «симпатичное». Нет, все действительно было совершенно невинно. Она была из тех девушек, кто подчиняется или хочет подчиняться. А потому следовало взять на себя ответственность и следить за тем, что ей говоришь. А когда они тебе верят, это еще хуже, еще большее искушение, уж лучше бы совсем не верили. И потом, ее возраст… И ее тело. И дело тут было не только в бляхе (кстати, ей страшно нравилась его бляха, она просто «обожала» эту бляху, любовалась ею, и еще — револьвером. И иногда спрашивала разрешения потрогать револьвер, и Уиддос усмехался и говорил; конечно, почему нет, валяй, трогай, пока он в кобуре и стоит на предохранителе). Не только в бляхе, но в упоении властью, ведь он вот уже одиннадцать лет служил копом, и у него была власть над людьми.

Он допрашивал людей, он распоряжался их судьбами, внушал, что если они будут сопротивляться, то сильно об этом пожалеют. И они знали и чувствовали это, инстинктивно. Как мы всегда чисто инстинктивно чувствуем превосходство и силу и знаем, что нельзя переступать какие-то границы, что, если их переступить, можно и пострадать. Но в случае с Нормой Джин все было абсолютно невинно, нет, правда. Ведь вещи вовсе не таковы, какими кажутся на взгляд посторонних. Уж это-то детектив Уиддос усвоил четко.

Норма Джин была всего года на три года старше его дочери. И эти три года были, что называется, решающими. И еще она была гораздо умнее, чем казалась на первый взгляд. И несколько раз сильно его удивила. Эти глазки и детский голосок были обманом. Девушка всерьез рассуждала о таких вещах, как война, «смысл жизни», и делала это ничуть не хуже любого из взрослых, знакомых Уиддоса. И еще у нее было чувство юмора. Она умела посмеяться над собой. Говорила, что «хочет петь с Томми Дорси[29]». Хотела стать медсестрой военно-медицинской службы. Хотела вступить в женский отряд ВВС — о нем она вычитала в газетах — и выучиться на летчицу. Хотела стать врачом. Говорила, что является «единственной внучкой» женщины, которая основала церковь «Христианской науки»; что ее мать, погибшая в 1934-м в авиакатастрофе над Атлантикой, была голливудской актрисой, дублершей Джоан Кроуфорд и Глории Свенсон. А отцом ее, которого она не видела долгие годы, являлся знаменитый голливудский продюсер и что теперь он командовал тихоокеанским флотом США. Ни в одно из этих утверждений Уиддос, разумеется, не верил, однако слушал девушку с таким видом, точно верит, или по крайней мере старается верить, за что она, похоже, была ему благодарна.

Она позволяла ему целовать себя — при условии, что он не будет пытаться раздвинуть ей губы языком, и он этого никогда не делал. Она позволяла целовать себя в губы, шею и плечи — но только если плечи были обнажены. Она начинала волноваться, стоило только ему задрать край одежды или расстегнуть какую-нибудь пуговку или молнию. Эта детская суетливость и чувствительность казались ему очень трогательными. В такие моменты она напоминала ему дочь. Что-то дозволяется, а что-то — нет. Однако Норма Джин все же позволяла гладить загорелые шелковистые руки и даже ноги, до середины бедра. Позволяла также гладить свои длинные вьющиеся волосы и даже иногда расчесывать их. (Норма Джин сама протягивала ему расческу! И говорила при этом, что мама тоже расчесывала ей волосы, когда она была совсем маленькой девочкой, и что она страшно скучает по маме.)