— Да нет, я не о фотографии. Кейт недоуменно нахмурилась:

— А о чем?

— Рамка, — был ответ, — она из серебра.

Джоселин и ее брат висели, как обезьянки, на проволочной ограде. Увидев, что Кейт и Дэвид вышли из отеля, они спрыгнули на землю и уставились на них в ожидании. Джоселин была слишком худа и мала для десяти лет. Ножки-спички торчали из-под мешковатого платья. Босые ноги были грязными. Мальчик лет шести, такой же грязный, как сестра, держался за ее юбку.

— Он умер? — спросила Джоселин и, когда Кейт кивнула, сказала: — Я знала это. Взрослые никогда не говорят детям правды, и это глупо.

— Что тебе сказали о Чарли?

— Сказали, что уехал.

— Вы с Чарли были хорошими друзьями? — спросил Дэвид и улыбнулся.

Его ослепительная улыбка могла растопить любое женское сердце, не только десятилетней девочки.

— У Чарли не было друзей. У меня тоже нет. Только Гейб, но он мой брат.

Маленький Гейб улыбнулся и вытер нос о платье сестры.

— Кто-нибудь здесь кроме вас знал Чарли?

Она в задумчивости пошевелила губами.

— Можно попробовать поговорить в «Малони». Это бар. Он находится вон там.

— Что вы здесь делаете опять? Убирайтесь. Пока я не потерял из-за вас лицензию!

Джоселин и Гейб ловко пробрались по пустоватому залу к барной стойке и забрались на стулья.

— Эти люди хотят видеть тебя, Сэм, — провозгласила Джоселин.

— Вы не видели знак, что вход сюда запрещен до двадцати одного года?

— Мне семь, — сказал Гейб. — Можно мне оливку?

Недовольно ворча, бармен запустил руку в кувшин, вытащил несколько оливок и положил на прилавок.

— А теперь, пока вас никто не заметил… — И замолчал, увидев приближавшихся к стойке Кейт и Дэвида. По его взгляду можно было понять, что ему редко приходится видеть в своем баре столь хорошо одетых людей.

— Я не виноват. Эти пострелы сами сюда ворвались. Я собирался их вышвырнуть.

— Да они не инспекторы по алкоголю, — сказала Джоселин и положила оливку в рот.

— Нам нужна информация, — сказал Дэвид. — Об одном из ваших клиентов. Чарльз Декер.

Сэм внимательно оглядел Дэвида, оценил дорогой костюм, шелковый галстук.

— Он мертв. Я не говорю плохо о мертвых. Будете что-нибудь заказывать?

Дэвид вздохнул и покорно залез на стул.

— Ладно. Два пива.

— И все?

— И два ананасных сока, — добавила Джоселин.

— Двенадцать баксов.

Он налил сок в два стакана, и дети сразу принялись пить.

Дэвид положил на прилавок двадцать долларов.

— Расскажите нам о Чарли, — попросила Кейт.

— Он часто сидел вон за тем столиком. — Бармен кивнул на угловой столик.

— Что он делал?

— Пил. В основном виски. Неразбавленным. А еще я делал ему коктейль, мой фирменный.

— Сделайте и мне, — попросила Кейт.

— А пиво?

— Выпейте его сами.

— Спасибо. Но я никогда не пью на работе. Он налил в стакан джина, выжал половину лимона, добавил до верха крем-соды.

— Пять баксов, — предупредил он. Она попробовала.

— Неплохо.

— Так о чем вы говорили с Чарли? — напомнил Дэвид.

— Он приходил почти каждый вечер. Может, Чарли был бы не прочь поболтать в компании, но не мог говорить, только шептал. А несколько дней назад вдруг не пришел.

— Не знаете почему?

— Говорят, его искала полиция. И что он убил несколько человек.

— А вы что об этом думаете?

— Чарли? Ерунда.

Джоселин протянула ему пустой стакан.

— Можно мне еще сока?

Он налил детям сок.

— С вас восемь баксов.

Дэвид потянулся за бумажником.

— Ты забыл посчитать оливки, — напомнила Джоселин.

— Оливки бесплатно. — Оказывается, у него была совесть.

— Чарли когда-нибудь упоминал имя Дженни Брук? — спросила Кейт.

— Как я уже сказал, он почти не говорил. Старина Чарли просто сидел и писал свои поэмы. Он писал, переписывал, портил бумагу. Оставлял полно мусора.

Кейт удивилась:

— Не могу вообразить, чтобы он был поэтом.

— Сегодня все поэты. Но Чарли подходил к делу серьезно. Последний раз у него не было денег заплатить за выпивку. Он вырвал из тетрадки стихи и подарил мне. Сказал, что когда-нибудь они будут стоить денег. Ха! Как будто я дурак. — Он начал тереть прилавок подозрительной чистоты тряпкой.

— У вас сохранились эти стихи? — спросила Кейт.

— Да вон они, на стене.

Узкий лист бумаги был приклеен скотчем к стене. Кейт с трудом разобрала слова, в баре было мало света.

Вот что я им сказал:

Исцеление не в прощении,

А в памяти

О тебе.

Запах моря на твоей коже,

Следы маленьких ног на песке —

Это навсегда.

Ты лежишь там и сейчас у моря,

Открываешь глаза, дотрагиваешься до меня,

И солнце просвечивает сквозь кончики пальцев.

И я исцелен,

Я исцелен.

— Что скажете, — спросил Сэм, — неплохо?

— Еще бы, — сказала важно Джоселин, — ведь их написал Чарли.

— Кажется, мы зашли в тупик, — сказал Дэвид, когда они вышли из бара на яркий солнечный свет. Но про себя подумал о другом.

Как и наши отношения.

— Так много неясного осталось во всей этой истории, — размышляла Кейт, — что полиция просто не имеет права закрыть дело.

— У полиции много остается таких дел — с неясными, не выясненными до конца обстоятельствами, так называемые висяки.

— Как грустно, правда? — Она оглянулась на отель «Виктория». — Когда человек умирает и ничего не остается от него, никаких следов, что он существовал на свете.

— Ты можешь сказать так обо всех нас. За исключением великих писателей, художников или архитекторов. У них остаются книги, картины, здания. А у остальных?

— Только дети.

Помедлив, он ответил:

— Если повезет.

— Нам достоверно известно одно — он любил ее. Свою Дженни. — Она вспомнила лицо на фотографии. Незабываемое лицо. Даже спустя пять лет после ее смерти волшебный образ Дженни Брук повлиял на жизнь четырех человек. Один любил ее, а трое из них видели, как она умирает.