– Хороший вопрос. – Гамаева убрала руку с его плеча. – У меня, к сожалению, нет ответа. Здорово было бы, конечно, если бы наш с вами эксперимент дал чёткие и однозначные результаты, желательно ещё и прорывные, но… увы. Я тоже думала, что будет быстрее. Но, напомню вам, с предыдущими пациентами мы работали каждый день, без выходных, а с вами попробовали подход размеренный, с паузами. Видимо, настолько вот они затормаживают – даже в пересчёте на чистое время получилось намного дольше. Может, и я недооценила то, какие колоссальные объёмы информации мозг способен обрабатывать, не рефлексируя. – Она хмыкнула. – В следующий раз попробуем несколько сенсорных каналов. Да не бледнейте – не с вами.

Тульин кивнул. Ему надо было узнать ещё кое о чём, но он не знал как.

Гамаева вопросительно подняла брови.

– Вы говорите про новые нейронные связи. А что насчёт… социальных?

– Социальных? Вы про девочку?

Он отвёл глаза. Гамаева снисходительно покачала головой:

– Полно вам, Богдан Витальевич.

– Я просто… это тоже… маркер? Вы только что сказали, что мы додумываем мир.

– Додумываем. Но вы же сейчас о фактах своей внутренней реальности? Так спросите о них себя.

Но Тульину хотелось спросить её – хотелось понять, горилла это или человек, режим сериала или настоящая история, иллюзия восприятия или реальность. Хотелось, чтобы Гамаева приложила к нему энцефалограф, подключила аппарат МРТ и подтвердила: он правда думает то, что думает, и правда чувствует то, что чувствует. С ним правда можно разговаривать как с обычным человеком, с ним можно дружить, он не прокажённый и не заклеймённый, он такой, как все.

Когда Женя просто села к нему за столик, а он просто ей ответил, это не было мороком. Это теперь так будет с ним всегда.

Ему хотелось об этом справку.

Ему хотелось наверняка.

Но Гамаева лишь постучала ненакрашенными ногтями по подлокотнику:

– Впрочем, возможно, я напрасно так быстро сбрасываю дополнительные факторы со счетов. Этот аспект тоже стоит исследовать. И всё-таки в первую очередь я предпочла бы опираться на более надёжные маркеры – благо они у нас есть. Вы ведь сами сказали, верно? Вы хотите позвонить риелтору.

И квартира больше ничем не пахнет.

Тульин не имел понятия, что теперь сказать. Наверное, всё это должно было как-то ощущаться – толчком маленькой ножки где-то в мозгу, или… или… это бред, конечно, но как-то же оно быть должно?

– Позвоните риелтору, Богдан Витальевич, – тихо сказала Юлия Николаевна Гамаева, основатель и директор ID BARDO. – Давно пора.

Подлецы и литераторы врут нам, будто время линейно, поступательно и равномерно; на самом деле это совершенно не так. Порой одна ночь длится несколько месяцев.

Сегодня была именно такая ночь, и у Тульина ничего не болело.

Порой несколько месяцев длятся один день. Время сваливается в тряпичный комок – ничего в нём не разберёшь, пока оно не уткнётся в ноябрь, такой же, как тот, когда папа купил себе злосчастный NanoSound.

А может, не такой же, а тот же?

Даня бросил группу поддержки – это оказалось легко. Как выяснилось, достаточно просто не встать с кровати вечером и никуда не поехать, а на звонок аспирантки соврать, что перебрался в другой город. Никто не стал проверять и ломиться к нему в дверь, хотя как-то раз ему померещилось, будто он видел под окнами того рыжего парня, что выписывал ему таблетки. Он даже подумал, что стоило бы спуститься и объяснить – так и так, обнаружились противопоказания, – но не стал.

Он многого не стал теперь делать. Окончательно не стал выходить из дома, хотя доставка еды и сжигала не слишком пухлую финансовую подушку. Не стал смотреть сериалы и брать заказы. Не стал появляться в анаграме и отвечать Крейцеру, когда тот впервые в жизни ему позвонил. Не стал перезванивать Аристарху Валерьевичу в его детективное агентство. Не стал больше искать коммивояжёра. Вместо этого он часами слушал процедурный фанк – это вроде бы было нынче модно. В моде Даня ничего не понимал, но процедурная музыка ему понравилась. Она журчала, будто сквозь голову ему сыпали гальку, и ничего не значила. За ней не было человека, не было смысла – только череда мутирующих друг в друга математических формул и паттернов.

Любое искусство – это, как ни крути, акт коммуникации потребителя с автором, пусть иногда и непонятный, и опосредованный. Даже если автор ни о чём не задумывался, он невольно в своё творение что-нибудь да вложил. Ну или по крайней мере большинство вкладывали – думали, вдохновлялись. В процедурной же музыке точно не было замысла, за ней не было человека; а если какой-то паттерн заедало, достаточно было немного сдвинуть бегунок.

Тот ноябрьский день ничем не отличался от предыдущих. Даня лежал на незастеленной кровати, слушал процедурный фанк и смотрел, как кривая эквалайзера извивается на фоточке деревянных рогов, похожих на многопалые инопланетянские руки, заломленные вверх в мучительном жесте.

Это папа сделал. А брелок на ключах в виде медведицы с медвежонком, одновременно мохнатых и рассыпающихся на звёзды, подарила мама.

Надо бы сменить обои и выкинуть брелок. Ведь когда-то же придётся.

Не может же всё вот это продолжаться вечно.

Неожиданно журчание процедурного фанка прервалось: кто-то звонил. Незнакомый номер. Когда ему звонили, Даня обычно просто ждал, пока это прекратится. Конечно, вероятность, что на том конце живой человек, невелика, но если это всё же так, пусть лучше не знает, что Даня видел звонок и отказался отвечать.

Пусть лучше думает, что сигнал не прошёл или что у Дани занятая жизнь, ему не до того.

Время шло, а квадратик вызова не спешил исчезать. Бессмысленные переливы алгоритмической музыки сменились одной бесконечно повторяющейся трелью – и, на горе, Даня откуда-то знал, что фирменный звонок был написан человеком.

Каким-то известным даже композитором, сериальным.

Он неохотно встал, сходил на кухню, набрал чайник. Смарт наконец-то сбросил вызов сам – но меньше чем через секунду тот повторился.

На четвёртом звонке Даня неохотно свайпнул отбой.

На шестом – подумал, что такая настойчивость всё же непохожа на случайную. Он не хотел ни с кем разговаривать, но не хотел и серьёзно кому-нибудь навредить… вот этим всем. Вдруг у соседей что-нибудь горит?

– Да? – просипел он в трубку на седьмом вызове. Голос его звучал так, что на другом конце, вероятно, решат, будто он пил. Пусть.

В конце концов, давно пора. Ничто так не придаёт каждому дню смысл, как мучительное похмелье.

– Здравствуйте, – ответил ему приятный женский голос. – Вы меня не знаете, но я хотела бы с вами поговорить.

Даня растерялся. Для такого взаимодействия у него не было шаблона.