— Так точно!

Они сидели и пили. Майор рассказывал пошлые анекдоты, Медуза хохотала. Василий расслабленно пускал дымные кольца. А где-то вдали, за туманами, за соленой глубиной, отражающей Млечный Путь, маячила темная мощь Стены, еще не подозревая, что дни ее…

Сочтены?

Маленького и доброго зверька не трогай,

особенно если он огромный и злой.

Мудрый совет

Если уж живущий в шахтерском поселке парнишка увлекается поэзией, да не любезной отпрыскам интеллигенции дырой в голове и дурачком по небу, не «Муркой» стремных воровских окраин, а серьезной, — надо, чтобы он любил какого-нибудь Маяковского. Каленая, дымовая, будто железной брызгой под ударами молота хлещущая строка. В полном согласии с чувством противоречия, заложенным в каждую живую тварь, паренек с непростым именем Максим Эдуардович Белецкий любил Есенина. Любил, впрочем, не все подряд. Никакого чувства в его душе не вызывала иволга, плачущая в дупле, потому что привык он больше к вою гудка на шахте. Да и издыхающая на стерне лисица мало трогала. Выучил наизусть и в особо грустные минуты жизни Максик повторял одно стихотворение. Начиналось оно так:

Там, где вечно дремлет тайна,

Есть нездешние поля.

Только гость я, гость случайный,

На горах твоих, Земля.

Долгое время ничего, кроме этих строчек, он и не знал, а уж тем более не знал, что написал странные слова рубаха-парень Серега. Если честно, он и имени такого — Есенин — не слышал. В доме валялось много книг про вымышленных людей, совершающих вымышленные подвиги в вымышленных мирах. Книги были — фантастика, и принадлежали матери Максика. Даже именем своим Максик был обязан одному из вымышленных. Имя причиняло ему немало бед среди Вовок, Петек и Валек школьной продленки, и вообще было несуразным. Хотя впоследствии, прочитав-таки книжку, он даже обрадовался: мог бы ведь и Рудиком оказаться, а это вообще кранты.

Да, так вот о стихах. Четверостишие встретилось юному Максику в древнем, плесенью попахивающем сборнике. Про что был рассказ, Максик уже и не помнил, однако строчки крепко застряли в его беспокойной голове. Он крутил их так и эдак, пробовал на зуб. «Гость случайный». Я — тоже только гость случайный, думал Максик. Уж точно не нарочный: отец велел матери делать аборт, та не согласилась, и родители чуть не развелись. Так и случился Максик — по залету, о чем предки ему не раз напоминали после второй поллитровки.

Однако, кроме понятного гостя, были и загадки: какая тайна? Какие поля? Почему нездешние? Марсианские поля, что ли? Населенные злобными треножниками и мистерами Ы-Ы-Ы поля красной планеты были знакомы Максику намного лучше, чем география родной области, и все же казалось, что разгадка таится не там. Вновь открыв сборник, он внимательно прочел маленькую сноску: * С. Есенин. «Там, где вечно дремлет тайна…»

Библиотекарша очень удивилась, когда Максик потребовал все семь томиков есенинских стихов. Достав потрепанное издание с полки, она спросила заботливо:

— Али по внеклассному чтению задали?

— По внеклассному, по внеклассному, — буркнул Максик, унося добычу в самый укромный уголок читального зала.

Найдя нужную страницу, он прочел стихотворение целиком, потом перечитал, еще и еще раз, и наконец, не доверяя памяти, выписал на бумажку.

Широки леса и воды,

Крепок взмах воздушных крыл,

Но века твои и годы

Затуманил бег светил.

Не тобою я целован,

Не с тобой мой связан рок,

Новый путь мне уготован

От захода на восток.

Суждено мне изначально

Возлететь в немую тьму,

Ничего я в час прощальный

Не оставлю никому.

Но за мир твой, с выси звездной,

В тот приют, где спит гроза,

В две луны зажгу над бездной

Незакатные глаза.

Максик был одновременно пленен чистой музыкой стиха и разочарован. Разочарован потому, что стихотворение все-таки оказалось об этих, материнских, вымышленных, которые летали в космос и с выси звездной смотрели во все свои незакатные глаза на покинутую Землю. Максик отлично знал, что в космос летают нынче только за большие бабки, на развлекательные экскурсии по орбите. Космонавтом он быть не хотел. Шахтером, как отец, тоже не хотел. Максик хотел быть поэтом.

Если в деревне решали выпить по-быстрому, то бежали к ларьку за пивом. Пряча под курткой или ватником бутылку «Нашей», а потом уже и не пряча, открыто доливали в жидкое пойло, глотали на сыром ветру, докуривали чинарик и убегали обратно, в тепло или холод, разбрызгивая сапогами мерзлую грязь. Если хотели сесть основательно, и главное, подальше от благоверной, шли в шахтерскую столовку. В большой, теплой от дыхания многих людей комнате набивалось до полусотни голодных и жаждущих, порой только что из шахты, в угольной липкой пыли. Пыль, как ни отдирайся в душевой, забивалась в поры и мельчайшие морщинки, и лица казались более четкими, будто выбитыми по металлу. Меню разнообразием не радовало: котлета по-киевски, шницель, гнилая капуста. Зато выпивки было много и разной, и под выпивку хорошо шли и котлета, и шницель, и даже убийственный овощ. Пар. Туман. Сигаретный дым. Гогот. Рай.

Туда-то вечерами часто посылала Максика мать, чтобы привести домой вконец уже ужравшегося отца. Сама пойти не могла: столовка считалась чем-то вроде закрытого мужского клуба. Появление жены уронило бы и так не слишком завидную отцовскую репутацию ниже плинтуса, и этого бы он не спустил. Максик шлепал по лужам в разбитых кроссовках, прятал голову под капюшон куртки, уворачивался от бьющихся на ветру кустов и повторял про себя: «Там, где вечно дремлет тайна, есть нездешние поля». Это моя мантра, думал Максик. Про мантры он плохо понимал, но читал где-то, что повторение мантр укрепляет дух и очищает энергию Чи. Мантра. Моя. Боевая. Мантра.

Тащить отца из столовки иногда помогал Вовка. Вовка за последние три года здорово изменился. Раньше быковал, бил стекла, жег на помойках орущих кошек. И Максика лупил не за здорово живешь. А сейчас, как говорила классная, выправился мальчик. Посерьезнел. Стрижка боксом. Внимательный прищур карих глаз. На уроках сидит тихо, слушает внимательно, отвечает развернуто и правильно, хотя и не выскочка. С амбицией паренек.

Однажды они волокли бессмысленно ворочающего глазами Белецкого-старшего из столовки. На полпути утомились, прислонили пьяного к забору, сами уселись на полешко. Закурили. Вовка, прищурившись, спросил:

— Ты после школы че делать будешь?

— Я? — Максик задумался. Стихи свои он отослал как-то раз в шахтерскую малотиражку. Литредакторшу, Зиночку, он знал — та была подругой матери. Ждал, ждал ответа, потом сам пошел в редакцию, стукнул в Зиночкину дверь. Зиночка посмотрела на него с сочувствием и сказала: «Ты, Максик, умный мальчик. Поэтому стихов тебе писать не надо». — Я? — повторил Максик. — А хрен меня знает.