Глаза Кэсснера то и дело перебегали от пациента, лежащего на хирургическом столе, к монитору с жизненными показателями на стене позади него, охватывая разом всю картину текущего состояния оперируемого: кровяное давление, пульс, работа сердца, содержание кислорода, дыхание…

Поэтому микрохирург первым заметил опасность. Эта операция проходила сравнительно быстро, но не без проблем. Оперируемая область была огромна, и даже охлаждающий коктейль из хлорпромазина, прометазина и долосала не мог полностью погасить шок. А сердце-то порядком износилось.

Перенести инструменты на новую область достаточно быстро не представлялось возможным. Тогда Кэсснер взял в руку скальпель и вскрыл грудную клетку пациента одним уверенным, точным разрезом.

– Искусственное сердце, – бросил он в пространство высоким голосом.

Через тридцать секунд оно уже перекачивало кровь, соединяясь трубками с аортой и левым предсердием. Две минуты спустя на его месте было уже новое сердце, а Кэсснер присоединял к нему артерии и вены. Через десять минут после того, как монитор показал остановку сердца, Кэсснер вытащил этот старый, износившийся мускул из груди пациента. Он устало махнул ассистенту, чтобы тот прикрепил электроды и запустил новое сердце.

Когда грудную клетку зашили, новое сердце мощно билось в ней, разгоняя кровь по здоровым, молодым артериям.

У Кэсснера были все основания оставить дальнейшую рутинную работу ассистенту, но он ушел в раздевалку, только закончив работу с артериями полностью…

Вот о чем забыли насмешники, подумал Флауэрс, о том, что получает человек за свои деньги: лекарства, оборудование и опытных врачей. Двадцать лет назад, без всех достижений современной медицины, тот пациент умер бы прямо на хирургическом столе.

Он не отличался крепким здоровьем. И будь у него здоровья хоть чуточку поменьше, он уже был бы мертв. А теперь он проживет еще пять, а то и десять лет.

– Это ерунда, – заявил Мок. – Я видел, как Смит-Джонсон спас недоношенного пятимесячного ребенка, и очень удивлялся тогда: зачем?

Флауэрс бросил на него презрительный взгляд. Он-то знал, зачем: все дело в том, что жизнь – священна, любая жизнь, какой бы она ни была. Вот перед чем склоняет голову настоящий врач.

– Иногда, во время ночных дежурств, – отстраненно продолжил Мок, – я слышу их плач, приглушенный стенками инкубаторов, всех этих недоношенных детей, оказавшихся слишком слабыми, чтобы выжить, – детей, которым самой природой предназначалось умереть и которых мы в итоге спасли, тем самым обрекая на слепоту, нескончаемые болезни и жизнь под постоянной опекой. Конечно, Кэсснер хорош, но вот интересно: а сколько стоила эта операция?

– Откуда мне знать?

– Почему бы тебе не выяснить?

Флауэрс вздрогнул в темноте, хотя в комнате было жарко, и засунул руки в карманы. Внезапно его пальцы наткнулись на пряжку пояса.

Он подскочил, удивляясь, как это не вспомнил о ней раньше, и торопливо нажал кнопку тревоги.

Пусть шанс был мизерным, но попытаться стоило. Хотя он и полагал, что похитители, припарковав «Скорую», заглушили мотор.

Флауэрс снова сполз вниз по стене, припоминая свой визит в расчетный отдел Центра. Там, записав предварительно его данные, ему показали платежную ведомость. Тот пациент внес на счет 200 тысяч долларов. Расчетный отдел распределил их довольно ловко. Общий счет оказался всего на пару сотен долларов меньше.

Он просмотрел колонку дебета, заполненную сплошь четырехзначными и пятизначными числами.

Операционная: $40 000.

Ну, почему бы и нет? Один только аппарат искусственного кровообращения стоил 5 миллионов долларов, а микрохирургическое оборудование на тот момент, когда его собрали и запустили в работу, считалось одним из чудес Среднего Запада. Кто-то должен был за это платить.

Затем шли аренда палаты, анестезия, расходы на клинические исследования, рентген, биопсия, расходы на ЭКГ[14] – ЭЭГ[15] – СОМ[16], лекарства и перевязочный материал и, наконец, самые значительные суммы – стоимость новых органов и артерий:

новые артерии (1 комплект): $30 000;

новое сердце (1 шт.): $50 000.

Какой-то бедняга-неплательщик погасил ими свой долг.

Сидя в бетонной клетке, Флауэрс убеждал себя, что медик не должен задаваться вопросом относительной ценности. В итоге пациент заплатил примерно от тридцати до сорока тысяч долларов за каждый год жизни, полученный им после операции. И оно того стоило – с точки зрения пациента. А существует ли другая точка зрения? Кому еще пришлось расплачиваться по этим счетам?

Наверное, обществу. Стоило ли оно того с точки зрения общества? Может быть, и нет. Ведь этот старик теперь только потреблял, проедая и проживая то, что он заработал собственным умом, силой или безжалостностью, будучи моложе.

Так что, возможно, для общества цена оказалась неоправданно высока.

Такая позиция представлялась жестокой и бесчеловечной, поэтому никто не хотел, чтобы судьей в таких вопросах выступало общество. Медицина веками добивалась возможности решать их; тут АМА[17] была непоколебима. Каждый человек имеет право на выбор врача и на получение тех медицинских услуг, которые он может себе позволить.

Ну разумеется, все это демонстрировало опасность рассмотрения проблемы с обратной стороны, как это делал Хэл Мок. Знания, мастерство и оборудование имеют значение. Если бы их не использовали, это стало бы возмутительным расточительством.

Но может, дело в том, внезапно подумалось ему, что ошибку допустили раньше, начав развивать знания, оттачивать мастерство и улучшать оборудование. Тогда-то обществу и пришлось платить по счетам.

Оно ведь всему назначает цену. Во все времена в ограниченном количестве существовали интеллект, энергия и то, что создавалось непрерывным трудом и заботой поколений, – капитал. Общественная система ценностей регулирует распределение этих ресурсов среди тысячи различных отраслей.

Это напоминало планирование бюджета: столько-то на еду, столько-то на жилище, столько-то на одежду, образование, исследования, развлечения; столько-то на здоровье.

А есть ли что-то более ценное, чем крепкое здоровье? Нет, решило общество. Без здоровья все бессмысленно.

Что же Мок имел в виду, заявив, что мы можем стать слишком здоровыми?

Существовал ли уровень, за которым медицина стала потреблять больше, чем отдавать? И был ли порог, перешагнув который медицина обернулась монстром, принявшимся пожирать породившее ее общество?