я минуту, две, три. Пытаюсь осознать, что стало причиной происходящего? Переохлаждение? Переутомление? Перевозбуждение? Стресс?

Проходит пять минут, а галлюцинация не проходит. Падающий снег холодный, тьма немного пугает, но в целом это начинает надоедать. Наконец, я делаю шаг навстречу тьме, выхожу из круга – ничего.

Странно. Я чувствую холод, давление ветра, но ничего не слышу. Ни скрипа снега под ногами, ни шороха одежды, ни дыхания или биения сердца. Странная галлюцинация, и она начинает нервировать. Возвращаюсь к фонарю и думаю: интересно, сколько на самом деле прошло времени? Стою ли я там, на пешеходном переходе? Остекленелый ли у меня взгляд? Или моя голова опустилась, а глаза закрылись?

И вдруг из этой безмолвной тьмы, без всякого предупреждения, выскочила девушка.

Я видела ее недолго, какую-то крошечную долю секунды. Я восприняла, в каком направлении она движется (по диагонали мимо меня), и увидела на её лице такое отчаяние, какое не требует объяснений. Вся наша встреча уложилась в три действия: она выскочила и увидела меня, умоляюще выбросила перед собой руку, я схватила эту руку.

Дальше помню лишь боль, душераздирающую ломоту во всем теле.

«Приехали, – мелькает вспышкой у меня в голове, – я попала под машину».

– Ты живая? – спрашивает меня какой-то парень и тянет за руку вверх. В спине и ногах тупая слабость, затылок и бок справа очень сильно ломит, на лбу испарина, а сердце так и прыгает в груди.

– Не надо, я сама, – преодолевая себя, глухо выдавливаю из себя слова. Парень отпускает мою руку и растворяется в толпе.

Нахожу в себе силы перекатиться набок и потихонечку встать. Вроде как все цело, кости нигде не торчат, кровь горлом не хлещет, тошнить не тошнит. И даже боль слегка отступает.

Собравшиеся вокруг меня сердобольные растворяются в толпе и мне даже не у кого спросить, что случилось.

Упала от толчка тетки, наверное, и на совесть брякнулась. Спасибо, что не до смерти зашиблась.

Ковыляю на остановку, пытаюсь осознать, что это было.

И мимо меня, злорадно набирая скорость, проезжает редкий троллейбус, который я ждала.

Надо слушать внутренний голос хоть иногда.

Андрей

После того, как ты стала моей напарницей, меня окружали лишь сочувствующие взгляды и участливые лица. Это объяснимо: репутация у тебя была хуже некуда. Игнорировала людей, дерзила, постоянно говорила грубости. Мастер по созданию неловких ситуаций, виртуоз хамства.

Меня это полностью устраивало: во-первых, на твоём фоне я смотрелся святее Папы Римского, на таком контрасте мне прощалось многое. Во-вторых, твоя репутация отвадила любителей общения и от меня – и это, нужно признать, было лучшее из всего, что ты для меня сделала. В-третьих, ты постоянно рвалась в бой, поэтому мне почти не приходилось работать.

С какой стороны ни глянь: одни плюсы от моего напарника. Тот, кто не способен был этого увидеть – болван. Третье правило Павлова: держись подальше от болванов.

В любой ситуации человек делает лучший для себя выбор: подсознание никогда не даст в обиду себя любимого. Если помнить это, на многие вещи становится проще смотреть.

Потому для меня ты всегда была понятна. «Воспитание», недостатку которого у тебя все сокрушались – это лишь свод условных правил, призванных сделать человека удобным, предсказуемым для других. Ты плевала на чужие ожидания: отсюда и всеобщие претензии, упреки, обиды.

Я от тебя ничего не ждал: ни вежливости, ни командного духа, ни взаимовыручки. Пока на первом месте для тебя была работа, всё остальное не имело значения. Это меня абсолютно устраивало.

Ведь если из нас двоих кто и ненавидел людей, так это я.

Все, что я видел, было омерзительно. Я смотрел, как на лицах испуг от внезапной встречи с тобой сменялся раздражением, стоило тебе отвернуться, на их попытки заискивающе улыбнуться, и злословие, которое тут же разворачивалось за твоей спиной. Я смотрел в их сочувствующие мне лица, и видел жалость в глубине глаз. Я слушал советы держаться подальше от тебя, что горячо шептали доброжелатели по углам, и как они же восхищались очередной твоей удачной охотой. Я не желал видеть всё это, и, отворачиваясь, чаще и чаще останавливал взгляд на тебе.

И обнаружил кое-что интересное.

При всей своей агрессии и силе ты ни разу никого здесь не ударила. Могла резко ответить, но в случае, если что-то казалось несправедливым. В остальных случаях любителей острых ощущений, ищущих конфликта, предпочитала игнорировать.

«Вот оно как, – подумалось мне. – Да ты, барышня, просто притворщица».

Назвалась в честь ядовитой ягодки: «Смотри, какая я опасная! Не подходи!» – а на деле добрячка. Получается, ядовита и черна лишь твоя оболочка, а внутри ты – розовая и мягкая?

«Лгунишка».

Осознание твоей слабости вдруг открыло мне глаза на свою собственную: если притворство может прекратить тяготящие отношения, то я, притворяющийся ради того, чтобы эти отношения поддерживать, иду не тем путем. Я, как и все, стою на коленях.

Но глядя на тебя, ощутил силу подняться с колен.

Получилось, правда, не особо-то высоко.

В миг, когда ты ушла, оставив меня позади, я ощутил себя преданным.

Мы не были приятелями, не разговаривали ни о чем, кроме работы. Я почти ничего личного о тебе не знал.

Но ты вдруг приняла решение меня спасти. С чего ради?

Я не хотел быть спасенным.

Ох, я – магнит для садистов, честное слово. Одна утром меня ранила без объяснений, второй вечером отправил меня раненного на охоту в одиночку… Что Крушина, что глава – два сапога пара, оба левые.

Сейчас рука не болит, лишь пульсирует в месте ранения. Обезболивающие действует, но от него я чувствую себя вялым. Какой прок от меня такого на охоте? Такое впечатление, что глава хотел всеми правдами и неправдами выгнать меня сегодня в поле. Забавно, что Крушина зачем-то добивалась обратного, всадив в меня два ножа.

Ох, аж вспомнить страшно. Характер у неё, конечно, всегда не подарок, но она не из тех, кто бесится просто так. Я лишь спросил, когда она вернулась с разнарядки, куда нас отправили, и тут же наткнулся на угрюмый взгляд. Стоило насторожиться тогда, когда она процедила: «Ты не идешь». Мне стоило среагировать, когда она завела руку за спину и сместилась в сторону для броска. Я столько раз видел ее в бою, я должен был понять, что к чему. Но доля секунды – и я пригвождён к стене ножами в моей левой руке по самую рукоять. Разом хлынула боль в мой мозг и моя кровь на пол. Я был обескуражен: