Она ехала домой около одиннадцати часов вечера, вся закутанная в меха, держа руки в теплой меховой муфте, грея ноги у маленькой печки, установленной в углу кареты. Сани подъехали к заднему крыльцу Дмитриевского особняка. Софи выбралась наружу и тут же продрогла от ледяного ветра с реки. Замерз кончик носа, стало трудно дышать.

Муж в меховой накидке, шляпе и ботинках стоял на дорожке. Неподалеку Софи увидела невзрачный черный санный возок, похожий на те, в которых прислуга ездит выполнять хозяйские поручения. Легкие санки были запряжены парой тощих кляч. На каждой из них восседал тепло одетый мужик.

– От нашей благодетельницы матушки-царицы мне стало известно, что вас не устраивает ваше положение в качестве моей супруги, – холодным, бесстрастным тоном сообщил князь Дмитриев подходящей к крыльцу Софье. – В таком случае, дражайшая супруга, вы можете вернуться к своему дедушке. – Он указал на черный возок. – Ваш экипаж ждет вас. Прошу садиться.

Софи потеряла дар речи, пытаясь понять, что все это значит. Первой мыслью было – императрица ее предала. Вслед за ней ослепительной радостью сверкнула другая – она может уехать в Берхольское. И только потом она осознала, что Дмитриев отправляет ее сейчас, глухой морозной ночью, в атласном вечернем платье и бархатной накидке, всего лишь отороченной рысьим мехом. С недоумением она воззрилась на того, кто сделал ей такое дикое предложение.

– Сейчас?

– Да, дорогая моя Софья Алексеевна. Прямо сейчас, – повторил он с улыбкой. – Вы хотели покинуть меня, так за чем же дело стало? Нет смысла откладывать. – И он еще раз показал рукой в сторону черной кибитки.

– Но мне надо одеться… взять вещи, – с запинкой проговорила она, до сих пор не в состоянии поверить, что он не шутит.

– Ну вы же не голая, – заметил он. – А чтобы приобрести по дороге все, что вам может понадобиться, у вас есть аквамарины.

Наконец стал понятен смысл его столь необычного внимания к ее вечернему туалету. Единственным источником ее материального благополучия в этом страшном путешествии должна была стать нитка бус на шее. Все другие украшения, гораздо более ценные, оставались здесь, в руках Дмитриева. Если ей не удастся заложить аквамарины какому-нибудь ювелиру в городе, а в такое время суток это немыслимое дело, придется распродавать их поштучно, расплачиваясь за ночлег, кусок хлеба, кружку меда… И они уйдут, разумеется, за бесценок.

– А моя служанка? – спросила Софья, заранее зная ответ.

– Вы сумеете справиться и без посторонней помощи. Впрочем, я совсем замерз, беседуя тут с вами, Софья Алексеевна, – сообщил муж и, взяв за руку, подвел ее к дверце кибитки. – Передайте привет вашему дедушке. – В голосе мелькнули нотки злорадства. – Можете выразить ему мое сожаление в связи с тем, что вы полностью доказали свою несостоятельность в качестве моей жены, а потому я вынужден с позором вернуть вас обратно.

Внутри маленькой темной кибитки оказалась лишь одна деревянная скамья с брошенной в угол драной овчиной; ни о какой печке и прочих удобствах не было и речи. Софье, в атласном вечернем платье, без денег, без провизии, накануне суровой зимы предстоял путь почти в тысячу верст в обществе двух безграмотных мужиков, вооруженных пистолетами. Разве смогут они защитить ее от разбойников? Дмитриев проявил незаурядное воображение, отправляя ее на явную гибель, с горечью усмехнулась она про себя.

Она забралась в кибитку. Ей ничего больше не оставалось делать. Обратиться за помощью было не к кому; никогда она не чувствовала себя в таком полном одиночестве, никогда с такой остротой не ощущала отсутствия друзей, свою отстраненность от мира, тщательно и целеустремленно создававшуюся мужем. Но ее с детства учили полагаться на свои силы. Может, по дороге придет вдохновение, хотя убедить Дмитриевских слуг отказаться от исполнения хозяйского приказа почти безнадежное дело. Они страшно запуганы и уверены, что длинная рука князя достанет их хоть из-под земли, если они осмелятся проявить непослушание.

Князь Павел Дмитриев решительно захлопнул дверцу кибитки в полной уверенности, что видит свою непокорную супругу последний раз в жизни. Овладев после женитьбы телом дочери Софьи Ивановны, он, казалось, осуществил свою давнюю мечту; теперь он завладел состоянием Голицыных, их драгоценностями. Однако он не мог ощутить должного удовлетворения от этих завоеваний. Ему не удалось сломить Софи, не удалось подчинить своей воле. Впервые он потерпел подобную неудачу. И эта неудача, как неприятный привкус во рту, портила благодушное настроение.

Оказавшись в холоде темной кибитки, Софья старалась собраться с силами. Она сильно продрогла, стоя на улице перед домом, однако согреться не было почти никакой возможности. Драной овчиной она укутала ноги, плотно запахнулась в свою накидку, глубоко натянув на голову капюшон и закрыв лицо, чтобы согреться хотя бы собственным дыханием. Спрятав руки в муфту, она принялась молиться, чтобы дожить до рассвета. Утром, может, станет немного теплее. По крайней мере, не придется сидеть в темноте.

Ворота на выезде из города оказались закрыты. Так всегда делали зимой, опасаясь волков, которые, все более смелея от голода, нередко подходили к городским окраинам. Горожане нередко могли слышать их тоскливый вой.

Сани остановились для проверки документов; Софи не сделала попытки выглянуть наружу, чтобы не растерять и малейшей доли своего скудного тепла. В это время с другой стороны ворот остановился отряд гвардейцев Преображенского полка, возвращавшихся из Москвы; всадники были укутаны в меха с ног до головы. Полковник беседовал с начальником сторожевого поста. Все с удивлением проводили глазами черный санный возок, проехавший мимо; кое-кто передернул плечами, представляя, что ждет его впереди. От этих мрачных саней веяло дыханием смерти.

– Кто это был? – небрежно поинтересовался полковник Данилевский.

– Подорожная подписана генералом Дмитриевым, – пожал плечами жандармский офицер. – Направляются в Киев, бедолаги. Впрочем, вы сами знаете генеральские нравы.

Адам вздрогнул от страшного подозрения, но, разумеется, не мог показать и малейшего интереса к этому событию. Адъютанту генерала не должно быть никакого дела до личной жизни своего командира. Внезапно заторопившись, он попрощался с жандармом и подал знак своей команде. Все радостно двинулись вперед, в город, предвкушая тепло и уют казармы.

– Я хочу поехать доложиться генералу, – сообщил Адам своему заместителю. – Командуйте, майор.

– Слушаюсь, господин полковник! – Майора ничуть не удивило желание полковника в столь неурочный час предстать перед командиром. Генерал Дмитриев поощрял подобное служебное рвение.

В особняке Дмитриева Адама встретили и проводили в кабинет, хозяин которого, несмотря на поздний час, бодрствовал в кресле, изучая какие-то бумаги.

– А, полковник! Вы быстро добрались, – поднял голову Дмитриев. – Я не ждал вас раньше завтрашнего дня.

– Слишком холодно, чтобы мешкать в дороге, господин генерал, – весело пояснил Данилевский. – Зима нынче ранняя и очень суровая. Желаете выслушать мой доклад немедленно или отложить до утра?