– Опустить верх? – спрашивает он.

– Ну да, – говоришь ты.

Он заводит машину, ты откидываешься вместе со спинкой сиденья и из этой позиции любуешься Беркли, а потом Оклендом: верхние здания попадают в поле зрения, и тучи на небе, и звезды в разрывах между ними. Машина мчится так быстро, что тебя охватывает восторг, ты могла бы умереть прямо сейчас, и это было бы чудесно. Ты слышишь собственный смех – и твой спутник давит на газ.

У него дома ты чешешь голову его кошки. Он наливает вам обоим выпить, и вы усаживаетесь друг напротив друга.

– Я скучал по тебе, – говорит он.

Я сама по себе скучала, готова ты сказать. Но не говоришь.

– Я тоже скучала по тебе, – говоришь ты. – В смысле, обычно я по мужчинам не скучаю, но по тебе – да. Я рада, что мы были вместе.

Ты седлаешь его, целуешь, потом, когда ты стоишь в ванной и пытаешься отмыть волосы от спермы, он что-то говорит из-за двери.

– Что? – спрашиваешь ты, открывая дверь.

– Все будет хорошо, – говорит он. – У тебя все будет хорошо.

Ты называешь его чудаком и возвращаешься к раковине. Суешь голову под кран. Но когда ты снова смотришь в зеркало, слегка улыбаешься.

Ты завтракаешь с подругой, у которой собиралась остановиться, рассказываешь ей про эту ночь. Тебе так хорошо, говоришь ты. Как будто ты теперь в ладу с собой, что-то в этом роде. На следующий день огонь дотла выжигает ее дом. Твоя подруга цела, но гостья одной из ее соседок погибла. По пути из города, на юг, через Калифорнийскую долину, ты представляешь себе, как пожарные инспекторы извлекали бы твои горячие косточки из пепла. Воздух сух, на шоссе сплошная пробка, зато на мили и мили простираются сады. Льется золотой свет.

В Сан-Диего ты пишешь, пьешь скотч, подолгу прогуливаешься вдоль берега и вылавливаешь длинные, точно кнуты из телячьей кожи, ламинарии. Регулярно, через день, общаешься с Вэл. Однажды она спрашивает, можно ли присоединиться к тебе, когда ты поедешь обратно в Айову.

Ты забираешь ее в Лос-Анджелесе. Она прекрасна, ее волосы треплет ветер, вы обе садитесь в машину и едете. Ты включаешь Бейонсе – «Лучшее, чего у меня никогда не было» – и мчишь к Большому каньону. Вы добираетесь туда почти на закате, ты ведешь ее к самому краю, вы говорите о древности и сути всего этого. Сделанный там снимок – из твоих любимых: Вэл смотрит в огромную расселину, которую дюйм за дюймом прорубали в земле вода, ветер и время. Ее рот широко раскрыт, темные кудри развеваются вокруг лица.

Через несколько дней на раскладном диване в доме подруги в Нью-Мексико вы тянетесь друг к другу в темноте. Вэл просит разрешения поцеловать тебя, и ты соглашаешься. Каждый день вы в дороге, и вы говорите о женщине из Дома иллюзий. По ночам вы обнимаете друг друга.

Вы посещаете все туристические места в Розуэлле, штат Нью-Мексико. Спите в убогом мотеле в Южном Колорадо, в соседнем номере немолодая пара курит дурь, дым сочится сквозь хлипкую стену между комнатами, а еще на дороге знаки предупреждают насчет медведей. Вы поднимаетесь на гору в национальном парке Роки-Маунтин, твой автомобильчик петляет по узким тропам, резким поворотам, пока серпантин не выводит к самому пику. Ты навещаешь в Небраске кузину, она только что родила ребенка, макушка у младенца лиловая от антисептического раствора.

Вы говорите о ней, о женщине из Дома иллюзий, но говорите и о том, кем вы были до нее и кем надеетесь стать после.

В итоге ты и Вэл сумеете полюбить друг друга вне этого сюжета. Вы поселитесь вместе, обручитесь, поженитесь. Но в начале именно это сближало вас – знание, что были не только вы две.

Прошло шесть лет, и мне все еще снится это, хотя с тех пор я сменила четыре дома, трех возлюбленных, два штата, обзавелась женой, и эти сны не слишком отличаются от тех, какие были у меня в детстве, тех, в которых я слышала отдаленную поступь незримых чудовищ.

Шаги никогда не ускорялись и не замедлялись, жутко, ужасно мерные, и когда я пыталась спрятаться (ведь только и оставалось, что прятаться, не было во сне возможности открыть дверь и выйти в мир за пределами дома), другие твари преграждали мне путь: скелет под кроватью, кукла чревовещателя за занавеской душа, зомби в кладовке. И хотя эти существа были страшны и во сне я чувствовала, что с ними нельзя разделить убежище, я также понимала, что они прячутся от страха, эти меньшие чудовища, напуганные тем огромным и невидимым, и пока я носилась из комнаты в комнату, ровная поступь того, приближающегося, ни на миг не замирала. И вот шесть лет подряд мне все еще кажется: если я заставлю себя проснуться (как я научилась насильно просыпаться в детстве), она выйдет из сна и проникнет в мир бодрствования, где я в безопасности, так далеко от нее.

Когда мы с Вэл начали встречаться, я училась на последнем курсе аспирантуры в Айова-Сити и часто натыкалась на женщину из Дома иллюзий на улицах и в книжных магазинах: она осваивала город. Я еще не приучила тело подавлять приступ паники и тошноты при виде нее, и Вэл привезла мне из Сейлема пузырек с корнем дягиля. На вид – опилки, пахли пряно и противно. Я купила медальон на длинной отполированной цепочке и засунула в него кусочки корня.

– Я в это не верю, – сказала я.

– Носи, не снимай, – сказала Вэл. – Подожди, пока подействует.

Я послушалась. Не знаю, отвращал ли талисман силы зла, но вот что он несомненно делал: стучал по моей грудине и вонял, как дешевое благовоние. Время от времени застежка раскрывалась, и щепочки сыпались мне на грудь или забивались в бюстгальтер. Раздеваясь перед сном, я обнаруживала, что медальон раскрыт и ждет, чтобы его вновь наполнили. Это напоминало о том, как Вэл заботится обо мне, – а также о том, что ничто не может уберечь.

Позже, когда ты пыталась поговорить о Доме иллюзий, одни слушали. Другие вежливо кивали, осторожно прикрывая дверцу позади своих глаз, – с тем же успехом ты могла бы проповедовать свидетелю Иеговы или разносчику энциклопедий[107]. Тебе они отвечали мягко, но то, что они говорили за твоей спиной, потом возвращалось к тебе: откуда нам знать, в самом ли деле все так скверно. Женщина из Дома иллюзий кажется совершенно нормальной, даже милой. Может, и правда было плохо, но с тех пор та женщина изменилась. С отношениями такое бывает, верно? Любовь непростая штука[108]. Обиды, конечно, были, но чтобы насилие? Что вообще обозначает это слово? И разве такое возможно?