Вечером того дня я услышала крик.

Это была не птица, не сова, не барсук, не человек, только что увидевший мертвого младенца. Такого крика я раньше не слышала. Но я была практически уверена, что кричало животное. Скорее всего – собака.

Должно быть, она угодила в капкан. Но от наших капканов животные так не кричали, тем более днем. Как-то раз в нашу ловушку для кроликов угодила лиса – ее лапа застряла в сети, но она не кричала, а просто не могла выбраться. Она сидела так недолго, потому что в какой-то момент мы ее обнаружили, разрезали сеть и выпустили. Пока я обрезала веревку, папа накрыл ей морду своей курткой и держал. Лиса немного прихрамывала, но мне кажется, она была рада вырваться на свободу. Мы всегда хорошо относились к животным, да и лис мы не ели.

Животному, которое сейчас кричало, было очень больно. Это мне подсказал мой копчик. Когда я знала, что кому-то рядом больно, у меня что-то ныло в животе, как будто бы он растягивался вокруг спины и тянулся вниз. То же самое было, когда я ходила к маме и видела ее раны.

Если бы у Карла было настоящее тело, он бы почувствовал то же, что и я, – ведь мы же близнецы. Мы были одним целым. Я походила на мальчика, а он – на девочку. Он был немного жив, а я – немного мертва. С нашей младшей сестрой было по-другому: она была и жива, и мертва одновременно. Вот она, рядом со мной, и я очень этому рада.

Крик был просто невыносимый.

Я подумала: а что, если появились новые ловушки? Папа расставил их, чтобы отгонять непрошеных гостей или предупреждать нас о том, что кто-то идет. Мне нельзя было их рассмотреть. Папа просто сказал, где они стоят, и запретил к ним приближаться. По его взгляду я поняла, что это и правда важно.

Я знала, что ловушки есть у гравийной дороги. Если вы пойдете по тропинке, которая огибает шлагбаум и ведет наверх к нашему дому, через пару метров обязательно споткнетесь о натянутую веревку, от этого загремят консервные банки, подавая сигнал. Но ведь споткнуться о веревку – не больно, правда же? К тому же сигнала от банок я тоже не слышала.

Если же вам удалось обойти эту веревку, то впереди вас ждет еще одно препятствие. По обеим сторонам дороги папа вырыл глубокие канавы, накрыл их тонким картоном, а сверху разбросал гравий, листья и еловые иголки. Если вы ступите на картон, то ваши ноги непременно провалятся в канаву. Вот это, конечно, больно, от такого можно и закричать, но если бы так случилось, то на соседнем дереве зазвенели бы побрякушки, чтобы предупредить нас. Важнее всего было предупредить меня, чтобы я успела спрятаться.

На подходе к основной части дома была еще одна ловушка – как раз в том месте, на которое нельзя не наступить, идя к входной двери. Еще одна канава. Ступив в нее, вы получите по голове веткой от дерева, стоящего у входа. Но до этой ловушки еще никто не доходил.

Мы с папой хорошо знали, где конкретно находятся эти три ловушки, чтобы не угодить в них самим. Машину папа оставлял не около дома, а чуть дальше, прямо напротив ловушки с веткой. А когда он подъезжал ко второй ловушке – канавам с картоном, – то ехал так, чтобы ловушка оказывалась между правым и левым колесом. Если я гуляла поблизости, то всегда обходила одну и ту же ель справа, чтобы не ступить в канаву. Это был самый верный способ, а если было темно, то я светила фонариком и находила нужное дерево. Оно было выше других стоявших рядом с ним деревьев, а сверху у него отдельно торчала одна ветка, которую хорошо было видно на фоне неба.

Веревку у шлагбаума обойти было проще простого. Нужно было всего лишь идти по другой тропинке. Правда, про нее знали только мы с папой. Он всегда закрывал за собой шлагбаум, даже если заезжал ненадолго. Он говорил, что нам нельзя рисковать. Плохи наши дела, если мы что-то пропустим и незнакомец подойдет к дому слишком близко.

О других ловушках я ничего не знала. Знала только, что к дому нужно было идти или по тропинке слева от куста можжевельника, или между высоких берез у чащи, или по тропинке между кустами с юга от основной части дома. Это были единственные пути, не считая, конечно, самого очевидного – гравийной дороги.

Во дворе тоже были места, где мне нельзя было находиться, поэтому папа проложил для меня несколько маршрутов через груду вещей. Если я не буду им следовать, то совершенно точно попаду в беду. Не знаю, как именно, но ни в какую беду попадать я не хотела, поэтому всегда делала так, как он мне говорил (не считая только кролика в контейнере). Я боялась его ослушаться еще и потому, что он смотрел на меня этим своим взглядом, который означал, что это правда важно.

Теперь крик сменился на вой, который звенел в моей голове все громче и громче. Я выглядывала в отверстия контейнера затаив дыхание. Сердце билось так сильно, что его я тоже слышала.

Наконец я увидела. Что-то шевелилось в кустах можжевельника. Похоже на большую собаку, но отчетливо я не могла разглядеть.

«Мы должны хорошо обращаться с животными», – говорил мне папа. Я так и делала. Собака точно не может меня никуда забрать. Но может укусить. Я немного боялась собак, потому что у них были огромные зубы и потому что папа тоже их боялся. По крайней мере, в дома, где были собаки, мы не заходили. Собаки могли громко залаять и укусить.

Правда, мы все же заходили в дом страховщика, потому что его вытянутая длинноухая собака не издавала ни звука, когда мы давали ей мармеладку. Она лежала у двери подсобки, но я не уверена, что она могла подняться со своего места, даже если бы захотела. Но она не прекращала вилять хвостом, поэтому было решено надеть на него длинный шерстяной носок, чтобы хвост не сильно стучал по полу. Как-то раз мы забыли снять этот носок и наделали тем самым много шуму. Стоя в очереди на почте, папа услышал, что страховщик показал этот носок в трактире и оказалось, что это тот носок, который жена аптекаря связала для