– Он в столице по очень важным делам, но я бухгалтер дома инвалидов с момента его открытия и уверяю вас, смогу ответить на все ваши вопросы…

– Я не собираюсь устраивать аудиторскую проверку, – мягко улыбнувшись, проговорил Петр, как пить дать решил походя очаровать и эту мадам. – Кажется, ваша секретарша меня неправильно поняла.

– Нет? Но она сообщила, что вы желаете проверить, правильно ли руководство интерната распоряжается средствами, которые ваша клиентка Элеонора Георгиевна Новицкая перечисляет на наш счет…

– Желаю, но другим способом.

Дама растерянно уставилась на Моисеева, приподняв выщипанную в ниточку бровь.

– Я не совсем понимаю, – наконец сказала она.

– Вам известно, что Элеонора Георгиевна умерла?

– Умерла? – Вторая бровь тоже взметнулась вверх. – Когда?

– Почти месяц назад. И часть своих средств она завещала Невинной Полине Анатольевне…

– Полина живет здесь уже двадцать лет, я ее очень хорошо знаю… – кивнула Ольга Петровна. – И все эти годы Элеонора Георгиевна перечисляла деньги на ее содержание. Вернее, в советские времена она приносила рубли в конверте, тогда так было принято, а в последние годы просто переводила на счет интерната. Такое у нас практикуется, сами понимаете, на содержание инвалидов государство выделяет сущие гроши – здоровые-то никому не нужны, а уж больные и подавно…

Дабы не дать вовлечь себя в дискуссию о плюсах и минусах государственного здравоохранения, Петр изобразил страшное нетерпение и торопливо спросил:

– Могу я познакомиться с Полиной Анатольевной немедленно? Дело в том, что у меня мало времени…

– Да, конечно… – Ольга Петровна опять поиграла бровями. – Только я не понимаю зачем?

– Я хочу убедиться, что средства, перечисляемые моей покойной клиенткой, шли именно на содержание госпожи Невинной.

– Но вы в начале нашего разговора сказали, что не собираетесь проводить аудиторскую проверку…

– Я же не требую показать мне документы, я лишь прошу познакомить меня с Полиной Анатольевной…

– Я ничего не понимаю, – устало выдохнула Ольга Петровна.

– Что тут непонятного? – впервые подала голос Аня. – Петр Алексеевич всего лишь хочет с ней поговорить: расспросить, как ее кормят, как к ней относятся, чем лечат…

– Расспросить? – несказанно удивилась женщина. – Но она не сможет вам ответить…

– Она глухонемая?

– Нет, но она не говорит… Только издает некоторые звуки…

– А написать она сможет?

– Боюсь, что нет… Понимаете ли… – Ольга Петровна казалась сильно обескураженной, даже ее брови перестали выгибаться дугой, а сошлись на переносице. – А впрочем… Пойдемте, сами все увидите…

Она провела их по длинному коридору, уставленному инвалидными креслами, каталками, костылями, к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Неходячие у нас внизу, – пояснила женщина, первой ступив на устланную ковровой дорожкой лестницу, – остальные повыше. Полина как раз на втором живет…

«Значит, не ДЦП! И не безногая! – мелькнуло в Аниной голове. – Но не говорит и не пишет? Что же с ней, черт возьми? Болезнь Паркинсона, как у Мухаммеда Али? Но он говорит, плохо, неразборчиво, но говорит… А Полина Невинная нет. Быть может, она страдает какой-нибудь невиданной болезнью, которая размягчает кости и сдавливает гортань? Или все гораздо прозаичнее, и у нее обычный паралич лица и рук…

– Вот мы и пришли, – сказала Ольга, останавливаясь у двери в палату под номером двадцать два. – Входите.

Петр сделал шаг в сторону, по-джентльменски пропуская Аню вперед. Она вошла.

Палата была небольшая, но все необходимое в ней помещалось: кровать, шкафчик, стол, тумбочка. Деталей разглядеть не получилось – в комнате стоял полумрак: верхний свет не горел, а занавески были задернуты. Именно из-за полумрака Аня не сразу заметила женщину, сидящую в кресле у окна. Она была очень полной, большеголовой, с белыми безвольными руками, которые она держала на своем круглом животе.

Тут Ольга Петровна зажгла свет, и Аня смогла разглядеть женщину лучше. Вот только сколько той лет, определить не получилось. Лицо ее было гладким, почти без морщин, а волосы совершенно седые.

Полина Невинная была чем-то похожа на Эдуарда Петровича Новицкого. Та же форма подбородка, тот же нос, те же кустистые брови. Отличались только глаза. У Эдуарда Петровича они были карими, пронзительными, очень живыми. У Невинной же голубыми, тусклыми, абсолютно мертвыми.

– Что с ней? – спросила Аня, выталкивая из себя слова с такой мукой, будто у нее в горле застряла огромная рыбья кость.

– Тяжелая форма олигофрении, – спокойно, словно ее спросили о погоде, ответила Ольга Петровна. – Полина даже не дебил, дебилов можно обучить чему-то, например есть ложкой, умываться, убирать за собой, они говорят, поют, рисуют, некоторые пишут, считают…

– А она?

– Необучаема. Последняя стадия.

– Она не умывается?

– Она даже ходит под себя, если ее вовремя не посадить на унитаз… – Ольга Петровна нахмурилась. – Если бы ее с детства отдали в специальный интернат для детей-инвалидов, все могло бы быть по-другому. Ребятишки-олигофрены, с которыми серьезно занимаются педагоги, вырастают вполне нормальными людьми. Конечно, они не водят машину, не играют на компьютере, не читают Толстого, но интересуются телевизором, книгами с яркими картинками, природой. В конце концов, они сами себя обихаживают и умеют выражать мысли при помощи примитивной речи. Но Поля попала к нам уже в зрелом возрасте, и мы ничего не смогли сделать…

– Сколько ей было лет, когда она оказалась у вас? – спросил Петр.

– Чуть за двадцать, точнее не скажу.

– А где она жила до этого, вы не знаете?

– Скоро ей исполнится сорок пять.

– Где она жила раньше, вы не знаете?

– В деревеньке под Рязанью. Я даже помню название – Соколиха. Абсолютно дикий уголок: ни школы, ни больницы, пятнадцать домов, коровник и магазин. Полю воспитывала деревенская женщина, Алена Емельяновна Невинная, очень хорошая, добрая, но темная, вместо того чтобы научить девочку хоть чему-то, она старалась оградить ее от всего. То есть, боясь, что умственно отсталый ребенок перебьет ей чашки, она кормила ее с ложечки – не давать же в руки посуду. Не допускала в огород – вдруг вместо сорняков она повыдергает редис. Не учила самостоятельно одеваться – еще одежду порвет. В итоге Поля выросла овощем, привыкла, что за нее все делают…

– Эта Алена не была Полиной матерью, я правильно понял? – поинтересовался Петр, бросив короткий, но пронзительный взгляд на застывшее Анино лицо.

– Она взяла девочку на воспитание. Удочерила.

– Из роддома?

– Этого я не знаю.