военного союза с Германией. Правда, дуче добавил, что это «созревание» может наступить очень быстро. И добавил, что двум тоталитарным державам нет смысла заключать обычный оборонительный союз — ведь на них никто напасть не посмеет:

«Нет, нам следует заключить такой союз, который изменит карту мира. Мы просто должны наметить наши цели и выбрать объекты завоеваний. Что касается Италии, то мы это уже сделали…»

Но уехал Риббентроп из Рима с пустыми руками.

А 9 ноября в Риме снова появился французский посол. В 1936 году Франция отозвала своего посла из Италии — как водится, «для консультаций», — и так и продолжалось целых два года, потому что в Париже не хотели формально признавать захват Эфиопии. Ну, после Мюнхена было сочтено, что это все мелочи, что посла в Рим следует вернуть и что для этого поста надо выбрать понимающего человека.

Таким человеком был сочтен Андрэ Франсуа-Поссе, которого немедленно перевели в Рим из Берлина, — и вот он явился представляться итальянскому министру иностранных дел, графу Галеаццо Чиано.

В верительных грамотах значилось, что французское правительство просит аккредитовать своего посла при дворе «Его Величества Виктора Эммануила Третьего, Короля Италии и Императора Эфиопии». Последние два слова весили очень много.

Франция признавала Итальянскую империю.

IV

Через пять дней после такого знаменательного события Чиано, адресуясь к Дино Гранди, написал в Лондон:

«Понятно само собой, что дуче не собирается останавливаться на достигнутом… Новые проблемы возникают и должны быть обсуждены в свете наших успехов. У нас есть соображения, связанные с Францией, и требования, которые мы выложим на стол в подходящее время».

Соображения, ст которых Чиано говорит в своем письме несколько неявно, были озвучены им 30 ноября 1938 года в публичной речи, обращенной к депутатам парламента на заседании в Палаццо Монтечиторио[112].Андрэ Франсуа-Поссе получил от Чиано персональное приглашение посетить это заседание — ему было сказано, что глава МИДа Италии намерен произнести там важную речь и хотелось бы, чтобы посол мог послушать ее самолично.

Министр начал свою речь с довольно обычного заявления — Италия намерена охранять свои законные интересы с непоколебимой твердостью.

Сюрприз, однако, проявился почти немедленно, только вот он оказался не в речи министра, а в реакции депутатов. Многие из них вскочили на ноги и под крики: «Корсика!», «Ницца!», «Тунис!» начали бурную овацию. Овация шла и шла — и члены правительства Италии ее все не прерывали и не прерывали.

Они, так сказать, внимали голосу нации.

Ну, звучание «голоса нации» было хорошо организовано усилиями Акиле Стараче. Он получил самые подробные инструкции и на этот раз не подкачал — все было сделано так, как надо.

Чиано получил от дуче поручение общего характера — поднять общественное мнение страны против Франции. На зятя Муссолини мог положиться — тот был в курсе всех дел и лишнего не сказал бы. А вот Стараче пришлось инструктировать по поводу каждой детали. Поскольку он на собственное соображение, по мнению дуче, был неспособен, зато отличался по части исполнительности, то список спонтанных претензий депутатов им было велено выучить наизусть: «Корсика!», «Ницца!», «Тунис!».

На Стараче была возложена ответственность за то, чтобы в эти возгласы ни в коем случае не прокралась Мальта. Остров был неподалеку от итальянской колонии Ливия и близок к Сицилии и к континентальной части Италии, и население там и впрямь говорило по-итальянски, но куда важнее был тот факт, что на Мальте стоял английский гарнизон.

Ссориться с Англией все-таки не хотелось.

Имитация невменяемости как политический прием

I

В январе 1939 года Невилл Чемберлен приехал в Рим с визитом. Визит был довольно странный — официально запрос на свидание с дуче пришел из Лондона, о чем и было объявлено в газетах, но на самом деле именно Муссолини попросил Чемберлена приехать — только попросил тишком и без всяких газет, а через посольство.

Чемберлен приехал.

Встречали его самым дружелюбным образом, народ собирался толпами, и при этом без всякой организационной работы Стараче. Тот как раз получил инструкции сделать прием «умеренно радушным» — с ударением на слове «умеренно» — и у него это не получилось.

Кортежу премьер-министра Англии на улицах Рима аплодировали…

Официальный же прием прошел в духе, принятом дуче в последнее время и сделанном по германскому образцу — военный парад с солдатами, печатающими шаг, множество детишек, машущих плакатами самого патриотического содержания, и сам дуче — в очень воинственном наряде и окруженный телохранителями.

Чемберлен вернулся в Лондон с идеей, что Италия и впрямь может выкинуть что-то неожиданное, и распорядился начать секретные консультации штабов с французами[113].

Ну, на случай, если провокации Муссолини станут чем-то материальным.

И дуче результатами визита тоже остался недоволен — он-то надеялся через Чемберлена надавить на Францию с тем, чтобы она уступила ему хоть немного, хоть в чем-нибудь, но ничего из этого не вышло.

И Бенито Муссолини очень рассердился на Чемберлена и сообщил своему окружению, что тот совершенно не понимает «морального значения войны как главной движущей силы мировой Истории» и что пресловутый зонтик, с которым не расстается английский премьер, есть знак упадка, разложения и полного декаданса.

Ну, декаданс декадансом, но положение и правда сложилось неприятное.

Буйные требования депутатов итальянского парламента, организованные в конце ноября, не принесли дуче ни прибыли, ни уважения. Получилось даже наоборот — его репутация во Франции оказалась испорчена чуть ли не в один день, про «мудрого политика Муссолини» в Париже уже никто и не поминал, а французские газеты, еще недавно ссылавшиеся на Италию как на образец социальной гармонии, теперь бранили его последними словами.

А ведь казалось бы, он все сделал правильно, в точности по образцу действий своего берлинского коллеги. И пошумел, и погрозил, и показал, что «хочет мира, но не остановится ни перед чем», а вот никаких делегаций к нему не присылают и компромиссных предложений не делают, и даже визит Чемберлена, который просто рвался приехать в Мюнхен, и то пришлось организовывать потихоньку и самому. И получается, что и дуче, и фюрер делают вроде бы одно и то же, но Берлин раз за разом получает крупнейшие выигрыши, а на долю Рима не остается ничего.

Это следовало как-то осмыслить.

II

В 1939 году Муссолини исполнялось 56 лет, и к этому времени он успел примерить на себя многие роли. Он был и национальным лидером, и «человеком, который всегда прав», и