«вождем фашистской революции», и «основателем Итальянской империи».

Но тем не менее складывается впечатление, что и на середине шестого десятка дуче все еще оставался шпа-нистым подростком — из низов, всегда с кастетом в кармане и со смутным ощущением собственной социальной и культурной ущербности.

Он все время кому-то подражал.

В ранней молодости — своим образованным возлюбленным, потом — сыновьям богатых миланских семейств, потом — поэту д’Аннунцио. И в результате стал сыпать цитатами из философов, играть в теннис и устраивать пышные представления, насыщенные пафосной символикой героизма.

Все это было довольно фальшиво — и философов он на самом деле не читал, и в теннис с чемпионами играл, как бы не замечая, что ему подыгрывают, и пафос списывался у того же д’Аннунцио, — но зато удачно ложилось на общий тон поведения Муссолини.

Он видел в себе отчаянного, неудержимого трибуна, готового драться до конца, и это очень понравилось публике после стыда разгрома при Капоретто.

В образе «сурового солдата» Бенито Муссолини действительно шагнул далеко.

Он правил Италией с 1922 года и с 1926-го — уже в качестве всесильного диктатора. Всякая организованная оппозиция была задавлена, а возможных соперников из числа популярных деятелей фашистской партии дуче аккуратно убирал — и все это без убийств.

Он не был кровожадным человеком — всего лишь безгранично честолюбивым.

Соответственно, в 1938–1939 годах Муссолини в поисках новой славы взялся делать то, что делал всю свою политическую жизнь, — нашел образец для подражания и начал «следовать образцу». Делу несколько мешало то, что Бенито Муссолини в личном плане Адольфа Гитлера не любил, над идеями расового превосходства очень иронизировал и вообще поначалу считал его своим «германским подражателем».

Где-то к 1937 году, однако, они поменялись ролями — силою вещей получалось, что теперь Муссолини играл вторую скрипку. Теперь он следовал за лидером — а то, что в частном порядке дуче считал фюрера маньяком, делу не мешало.

Если безумное поведение приносит успех — его следует копировать.

И вот через итальянский парламент[114] был проведен закон, по которому в случае войны в армию призывались все депутаты, без единого исключения: и старые, и больные, и подслеповатые.

А дуче в речах начал поминать уже не пять миллионов штыков, «готовых в едином порыве ударить туда, куда он укажет», а все восемь. Проблема, правда, была в том, что вся эта воинственная накачка как-то ничем победоносным не оканчивалась.

А 15 марта 1939 года в Рим опять прибыл Филипп фон Хассе и снова привез личное послание фюрера, адресованное Муссолини. В нем говорилось: «Сегодня, в 6.00 утра, германские войска пересекли чешскую границу…» — и сделано это без всяких консультаций с Италией.

Дуче был просто поставлен перед фактом.

III

Это был, конечно, сильный удар по его гордости. Даже Чиано сказал, что «Ось Берлин — Рим, похоже, работает только для одного из партнеров», а Итало Балбо пошел и дальше — 21 марта 1939 года он выступил в Большом фашистском совете и сказал коллегам: «Мы лижем немцам сапоги».

Муссолини заперся у себя в Палаццо Венеция и народу не показывался. Визит Филиппа фон Хассе было велено держать в секрете от широкой публики. Даже за шагистикой фашистской милиции на площади перед дворцом дуче наблюдал из-за занавеси[115]. Он серьезно опасался германского броска на Балканы — хорватские фашистские организации в Югославии начали поглядывать не только на Рим, но и на Берлин.

В общем, когда 28 марта 1939 года пришли вести из Испании о том, что Мадрид наконец-то пал, они пришлись очень кстати. Теперь генерал Франко, протеже Муссолини, говорил за всю Испанию — и дуче показался наконец на балконе Палаццо Венеция.

Он размахивал географическим атласом, открытым на карте Испании, и кричал, что держал атлас открытым целых три года, «но теперь он может перевернуть эту страницу и открыть другую».

Толпа, конечно, ликовала.

Про то, на какой странице будет открыт атлас, в общем-то, уже знали — предстоящий захват Албании для видных людей в фашистской иерархии Италии не был секретом. На этом проекте настаивал Галеаццо Чиа-но. Считалось, что дело не потребует ни больших усилий, ни больших затрат — Албания и так была фактическим протекторатом Италии, но в качестве новой колонии могла быть полезна для заселения.

Оптимисты рассчитывали на расселение там миллионов колонистов в течение жизни уже этого поколения итальянцев. Ну, Чиано так далеко, скорее всего, не заглядывал, но у его семьи имелись серьезные планы в отношении албанских железных рудников.

Вторжение состоялось 7 апреля 1939 года.

Галеаццо Чиано наблюдал за ним с воздуха, из кабины своего боевого самолета. В конце концов, он был образцовый фашист, должен был подавать пример, так что Чиано, как офицер итальянских Королевских Военно-воздушных £ил, немедленно надел военную форму и отправился на фронт военных действий сражаться за Италию.

Трудиться ему особенно не пришлось. Итальянские войска вступили в Тирану в первый день вторжения, а к 16 апреля все было кончено. Король Албании бежал, и 16 апреля албанские вожди в Риме, во дворце Квиринал[116], под громовые клики одобрения поднесли королю Виктору Эммануилу корону. Теперь он был королем Италии, императором Эфиопии и королем Албании. Муссолини стоял рядом со своим монархом.

Чиано отметил в своих записках, что его тесть выглядел как «гигант, отлитый из бронзы».

IV

22 мая 1939 года в Берлине был подписан Германоитальянский договор о союзе и дружбе. Как и полагается, договор был подписан министрами иностранных дел обеих сторон, то есть Риббентропом и Чиано, но необычайная сторона документа заключалась в том, что написан он был немцами и в буквально одностороннем порядке.

Чиано подписал текст, целиком разработанный в ведомстве его коллеги. Планы в документе были обозначены очень не ясно: например, говорилось, что обе высокие договаривающиеся стороны собираются хранить основы европейской цивилизации.

Имелась в тексте и так называемая 3-я статья:

Статья III

Если это вопреки желаниям и надеждам обеих высоких договаривающихся сторон дойдет до того, что одна из них попадает в военные осложнения с другой властью или с другими властями, другая сразу встанет на сторону как союзник и поддержит ее всеми военными силами на суше, в море и в воздухе.

Говорилось, правда, и о необходимости взаимных консультаций, но это уже было так, минимальной отговоркой. По заведенной с незапамятных времен дипломатической практике подобные договоры подписываются с целью «взаимной обороны», а тут об обороне не сказано ни единого