– Господин министр. Уругвайское правительство, хорошо известное своими демократическими принципами, поступит в соответствии с международным законодательством и интернирует «Графа Шпее» на время войны, разве не так?

Глаза Гуани сверкнули. Он наклонил голову и ласково произнес:

– Присядьте, мой дорогой мальчик.

Только что закрывшаяся дверь отворилась снова, и секретарь проговорил:

– Его превосходительство французский посланник.

Месье Жантиль вошел в кабинет, держа в руках документ, запечатанный весьма впечатляющей на вид массивной красной печатью. Как и Миллингтон-Дрейк, он был профессиональным дипломатом, однако его нельзя было назвать сильной личностью. Он поклонился Гуани и проговорил:

– Господин министр. – Потом повернулся к Миллингтон-Дрейку и сказал: – Ах, это вы, уважаемый коллега, – и поклонился еще раз.

Миллингтон-Дрейк поклонился тоже. Они расстались всего лишь двадцать минут назад. Гуани, сидя за столом, переводил взгляд с одного дипломата на другого. Французский посол сделал шаг вперед и передал ему запечатанный конверт, предварительно извинившись за столь поздний визит.

Гуани взял конверт и поинтересовался у французского посланника:

– Полагаю, это очередная нота?

Жантиль развел руками:

– По условиям Гаагской конвенции…

Гуани вскинул руки, словно шутливо защищаясь от готового выплеснуться на него потока слов.

– Снова Гаагская конвенция! Господа, прошу садиться.

Он дождался, пока посетители сядут, затем сам устроился на стуле и сказал:

– Статья 17 Гаагской конвенции гласит, что военные корабли воюющих стран не могут проводить ремонт в портах нейтральных стран, помимо минимально необходимого для обеспечения безопасности на море. Также они не могут повышать огневую мощь своих кораблей. Другая сторона тоже цитировала Гаагскую конвенцию, и я заверил ее, как и вас, что нам не нужно подсказывать, как следует действовать нейтральной стране. Гаагская конвенция будет соблюдена.

Миллингтон-Дрейк кашлянул и сказал:

– Господин министр, позвольте мне привлечь ваше внимание к тому факту, что после сражения «Граф Шпее» прошел три сотни миль.

– Причем на максимальной скорости, – добавил французский союзник. – Кто тут говорит о немореходном состоянии?

Гуани подавил зевок и вежливо проговорил:

– Господа, начиная с полуночи, а сейчас уже без десяти минут четыре, я получил три дипломатические ноты от немецкого посла, две – от британского посланника и две – от французского. Мы – маленькая страна, взвалившая на себя тяжелое бремя нейтралитета. Прошу вас, не делайте эту ношу еще тяжелее.

Миллингтон-Дрейк взглянул в потолок, после чего явно махнул рукой на дипломатический этикет, поскольку тихо, но с полным пониманием серьезности вопроса спросил:

– Извините за нескромный вопрос, но вы сможете повлиять на решение вашего правительства?

Гуани всем телом повернулся к англичанину и уже открыл рот, чтобы ответить резкостью, но тут встрепенулся француз.

– Вот именно! – воскликнул он. – Куда сейчас направлены орудия «Графа Шпее»? Не на врага! Нет! Они наведены на мирный город Монтевидео. А это не что иное, как форс-мажор, мой дорогой Гуани, самый настоящий форс-мажор.

Это было грубо. Глаза Гуани запылали яростным огнем. Он перестал быть спокойным космополитом и нейтральным дипломатом и стал горячим патриотом своей страны. Запретные слова были произнесены вслух, и это его устраивало. Его ноздри затрепетали, а губы изогнулись в странной улыбке.

– Господин Жантиль, господин Миллингтон-Дрейк, за свою короткую историю моя маленькая страна знавала немало угроз. Нам они шли только на пользу. Всякий раз, когда нам угрожали, мы делали шаг вперед. Мы – простые люди. Нас всего два миллиона. Быть может, мы знаем и понимаем не все, но некоторые вещи усвоили прочно. Закон мы понимаем. Справедливость мы понимаем тоже. Угроз мы не понимаем и не приемлем.

Он встал и выглядел при этом чрезвычайно значительным. Великий маленький человек говорил с искренней страстью и достоинством:

– Взгляните на меня. Я вовсе не большой человек. Зато у меня два миллиона голов.

Все было сказано. Посланники откланялись и ушли. Небо над восточным горизонтом быстро светлело. Занимался рассвет.

Майк Фаулер видел в своей жизни много рассветов. Обычно он именно в это время отправлялся спать. Но на сей раз ему было не до сна. В прохладные предутренние часы, когда спокойные воды реки Ла-Плата становятся из черных свинцовыми, когда дует холодный, хотя и не слишком сильный ветер, а современные многоэтажные здания, выстроившиеся вдоль длинных пляжей Монтевидео, окрашиваются ярким светом, льющимся с полыхающего рассветным заревом неба, Майк вел свой фургончик по дороге, тянущейся вдоль пляжа. Перед ним тряслись три грузовика, принадлежащие телефонной компании. Процессия подъехала к бару «У Маноло». Маноло, как и сам Майк, не был любителем ранних подъемов, на что американец и рассчитывал. Везде было темно и тихо. На полуразвалившейся террасе, единственным достоинством которой был великолепный вид, открывающийся на гавань, город и реку, были сложены столы и стулья. Нигде не было никого, кроме маленького покрытого веснушками мальчика, который шел рыбачить. Он тотчас остановился и принялся с большим интересом наблюдать за работой инженеров, которые выгружали и монтировали оборудование, разматывали кабели – в общем, делали все, чтобы Майк мог напрямую вести разговор с Нью-Йорком. Он уже получил оборудование от записывающей компании и готовился к своему звездному часу. Нужно было только найти хорошую точку обзора Монтевидео, и Маноло этим располагал. Майк неплохо знал Маноло и был почти уверен, что тот возражать не будет. Почти, но все же… Он строго-настрого предупредил своих помощников о необходимости соблюдения молчания, и все общались между собой знаками. Майк и Поп сняли стулья со столов и установили батарею микрофонов на самом удобном угловом столе, откуда хорошо просматривался пляж и гавань.

Бар «У Маноло» располагается на склоне Серро – возвышавшегося над Монтевидео холма. В маленькой, но тем не менее холмистой стране Уругвае только его называют просто и незамысловато – Холм. На его каменистой вершине расположился старый форт. Длинноствольные французские пушки, на которых любят сидеть верхом детишки, направлены на высокие здания современного города. Гавань является естественной и представляет собой почти правильный круг диаметром две мили. К северу, на стороне города, здания спускаются почти до самой воды, где у глубоководных причалов постоянно грузятся или разгружаются торговые суда. На другой стороне высится Серро, по склонам которого вьются длинные пыльные дорожки, протоптанные бесчисленными стадами скота. На берегу стоит консервный завод – конечный пункт назначения херфордских коров. Сюда их пригоняют гаучо после многомильных путешествий. Фургон Майка нередко был вынужден ждать по нескольку часов, пока пройдут нескончаемые стада крупных неторопливых животных. Поп за это время успевал свернуть и выкурить больше дюжины сигарет.