Поведение каждого человека, попадающего на улице в поле зрения, я стал проверять применительно к предписаниям инструкции охранного отделения.

Если тот, за кем следят, поднимается по лестнице, шпику, по инструкции, не рекомендуется подниматься за ним, а вменяется обогнать жертву, не оглядываясь на нее, и торопливо бежать вверх. Инструкция разъясняла, что слежка сверху лучше, чем слежка снизу, а жертва, мол, будет усыплена тем, что преследующий равнодушно ее обогнал.

Мои петляния, перелезания через заборы, стремительные перебеги дворами, когда там не было людей, — словом, все мое состязание с гончими утомило меня. Я был весь мокрый, руки дрожали, стучало сердце. На площадке второго этажа я остановился передохнуть и услышал, что за мною следом кто-то поднимается. Когда я остановился, тот, пройдя несколько ступеней, тоже остановился. Я пошел дальше, пошел и тот. По обыкновенной логике надо было думать, что это шпик. По инструкции же шпику надо было обогнать меня. Неужели шпика могут допустить к работе, если он не знает инструкции? А если знает, может ли он не соблюдать инструкции? Я склонялся к мнению, что в Москве персонал филеров хорошо обучен и дисциплинирован; значит, человек, идущий за мною, остановился потому же, почему остановился и я, — чтобы передохнуть. А если так, то я решился позвонить в квартиру на третьем этаже. Мне отперли не сразу, да и я не торопился войти, и случилось так, что идущий сзади показался на повороте, когда я еще стоял у двери на площадке. Я увидел его: представьте, тот же шпик, что «висел» за мной на улице! Что же это за персонал в охранном отделении? Как они работают? Как исполняют инструкции? Из-за этого бестолкового дурака-шпика я могу теперь подвести честных людей, которые обещали мне приют, рассчитывая, конечно, на то, что я по части конспирации сделаю все, что надо для их безопасности. Подумал я это, и мое негодование на то, что шпики ловят меня не по правилам, чуть не рассмешило меня.

Я попросил хозяев квартиры сейчас же, не медля ни мгновения, выпустить меня через черный ход. Так из-за плохой работы филера я потерял в эту ночь припасенный ночлег.

Выходя со двора, я огляделся. Было все как будто чисто. У ворот стоял дремавший извозчик. Я нанял его. Когда мы завернули за угол, я заметил, что за нами следом завернул другой. Проехав немного, я велел извозчику снова взять за угол, и снова за нами тот же извозчик. Я поискал в памяти, что говорит шпиковская инструкция о слежке за жертвой на извозчике. Вспомнил и решил сделать проверку: приказал извозчику ехать к находившейся вблизи площади.

Мы пересекли площадь по прямой, как вдруг извозчик, ехавший за нами, обогнал нас и свернул в переулок.

«Ага! — торжествовал я. — Все как по инструкции! Значит, шпик, ехавший за мной, успел на площади передать меня другому. А тот, другой, гонится теперь за мной, уверенный, что я о том и не подозреваю. Нет, судари, не пройдет! Мы примем меры!»

Около знакомого мне проходного двора я дернул извозчика за рукав:

— Остановись скорее! Узелок потерял!

Извозчик осадил лошадь так внезапно, что гнавшийся за мной шпик объехал нас. Я сунул извозчику деньги и потонул в закоулках и калитках проходного двора, кишевшего людьми.

Но как только я вышел с противоположной стороны двора, на меня сейчас же нацелился новый шпик и нагло и открыто пошел за мной. Ветеран был прав: здесь все наводнено шпиками, и они решили на этот раз не упускать добычу.

Когда я свернул на большую улицу, мне стало ясно, что я в кольце: навстречу попалась шпиковская физиономия, впереди пошел шпик, и позади, и на противоположном тротуаре тоже гончие. Что же делать? Разве кинуться в трамвай? Но тогда они не станут больше стесняться и тут же сцапают меня при народе. Вблизи, по моей стороне, сейчас будет большой магазин модной обуви. Зайти туда? Спросить штиблеты, начать примерять, а там посмотрим: может быть, попадется покладистый приказчик и даст возможность нырнуть куда-нибудь.

Да это все только мечты. А кольцо сжимается. Теперь уже они не выпустят меня. Вон из-за угла вышел тот шпик, что шел за мной по лестнице: своей инструкции не знает, а так шагает важно, как будто это он меня загнал в кольцо. Что же делать-то? Я опустил руку в карман. Среди шпиков пробежала тревога: «Вооружен! Стрелять будет, братцы». Я достал остаток плитки шоколада и отправил в рот: лучше съесть сейчас, а то еще отберут при аресте. Около обувного магазина стоял лихач, в санях сидел бочком седок, очевидно кого-то ожидая. Мне бы сейчас лихача!

— Павел, не узнаешь меня?

Это окликает меня седок. Ах, как чудесно! Коля Коноплин, с которым я учился вместе! Быстро говорю ему по-французски:

— Спасай меня, гони скорей твоего лихача.

— Но я жду жену дяди Валерьяна, она зашла в магазин.

— Гони скорей. Объяснимся с ней после. Пусть лихач берет сразу с места стрелой. Пусть он трогает, а я на ходу прыгну к тебе.

Разговаривая с Николаем, я старался держаться, как будто у меня и намерения нет сесть в сани…

Лихач трогает, я прыгаю.

И вот мы летим. Какой прекрасный рысак! И какой понятливый, сговорчивый лихач! Мы бросаем его неподалеку от коноплинского дома и входим в богатый купеческий особняк.

Коля говорит:

— К нам никто не сунется. Папу все в Москве боятся. Это такой сахар медович, упаси боже!

Коля отводит меня в комнату, предлагает мне ванну, ужин, но мне ничего не надо. Я хочу спать. Он дает мне ключ. Я запираюсь изнутри.

Неужели один? Это в первый раз после Мезени я абсолютно один, и меня никто не тревожит, и я никого не стесняю. Один, совершенно один! Ноги мои тонут в мягком ковре, баюкающий полусвет — выключаю его совсем, благоуханная постель. Закрываю глаза — тихо, тихо. И засыпаю мгновенно глухим, но отрадным сном.

Это безмятежное небытие. Но небытие неполное. Какая-то частичка во мне бодрствует и сторожит: я и во сне знаю, что за мной следят, что надо быть готовым куда-то бежать, и готовлюсь к прыжку, сбрасываю с ног одеяло, чтоб оно не мешало бежать. И знаю в то же время, что бежать не надо, что я сплю в кровати, что дверь в комнате заперта. А вдруг постучат? Я открываю глаза: черная темнота и тишь глубокой ночи. Опираюсь на локоть, лежу с открытыми глазами. Тишина. Все спит, а я бодрствую. И текут мысли…

Четыре дня…