– Господин прапорщик, вы, кажется поляк?

Якуба передернуло, как затвор винтовки. Вылетевшей пулей прозвучал ответ:

– Моя Родина в оккупации, мой долг, как всякого патриота, защищать ее независимость!

Жилистое тело польского патриота вытянулось в струну, наклонилось вперед так, что Дымов испугался за товарища, готового вот-вот вывалиться из кресла. Чайковский, похожий на сжатую пружину, медленно разжимался, чеканя стих:

Чайковский с Острено еще не знали о происшедшем 10 января восстании. В этот день бунтовщики напали на русские гарнизоны, создали Временное национальное правительство и провозгласили независимость Польши. Национальная интеллигенция, помня прошлое превосходство над народами Западной Руси, мечтала снова «полячить и латынить».

В душе Острено боролись два противоречивых чувства от дерзкого ответа бывшего однополчанина: возмущение за оскорбление его патриотических чувств и уважение к смелости поляка. Старый моряк впервые не нашелся, что ответить. Вопрос, неожиданно возникший в ходе сегодняшнего разговора, ставил в тупик. Он не понимал, какая силища двигает людьми, заставляя хладнокровно убивать друг друга. Англичан, турок, французов, русских и поляков, отдающих жизни за понятные только им ценности. В памяти всплыли события восьмилетней давности. Последнего дня обороны Севастополя. «Мы однозначно патриоты, защищающие свою родную землю, – рассуждал Острено, – почему же тогда другие люди с не меньшим героизмом желают у нас ее отнять? Зачем многонациональная армия Наполеона вломилась без спроса, словно грабитель в чужой дом? Восстает снова и снова Польша. Зачем она нам? Неужели глупые люди не понимают, что никакая идея не может быть ценнее человеческой жизни?»

Мысли Чайковского были намного воинственнее. Он был всецело поглощен будущими событиями. Не видел пути освобождения, кроме вооруженного восстания, понимая: в одиночку полякам не одолеть сильного противника. Но поражение России в Крымской войне поколебало страх и придало уверенности в обязательной военной помощи «союзников» восставшим. Еще в 1861 году Чайковский получил от Ярослава Домбровского, члена варшавского «Центрального национального комитета», предложение вернуться на Родину и принять участие в подготовке восстания. Организация нуждалась в боевом опыте офицеров-поляков. Приложенная к письму программа соответствовала его мировоззрению: упразднение сословий, независимость государства, собственность крестьян на землю, референдум о желании жить вместе среди покоренных ранее украинцев, белорусов и литовцев. Переписка шла вяло по причине гигантского расстояния и противодействия со стороны полиции. Почту вскрывали. Приходилось соблюдать осторожность. Из последнего письма, переданного нарочным, Якуб узнал об аресте Домбровского и получил приглашение возглавить военно-морские силы еще не существующего Польского государства. Повстанцы как будто знали о его неожиданном богатстве. Якуб понимал, что не одинок в своем патриотическом стремлении. Выражали сочувствие и реально поддерживали поляков оппозиционер Герцен, проживающий в Англии, Петербуржский комитет «Земля и воля», тайная русская офицерская революционная организация Андрея Потебни[80]. По предложению анархиста Бакунина создавался добровольческий русский легион. Даже Гарибальди захотел участвовать в вооруженной борьбе на стороне восставших.

Острено, используя нападение как защиту, задал, на его взгляд, неприятный для Чайковского вопрос:

– Скажите, прапорщик, а однофамилец, воевавший против нас с вами в Крыму, не ваш родственник? Тот, создавший на деньги осман казацкое войско из угнетенных православных для борьбы с их же братьями-славянами!

На Чайковского сравнение с предателем, бывшим российским подданным, переметнувшимся на сторону турок, возымело обратный эффект:

– На самом деле, я принадлежу к знатному в Польше роду шляхтичей Чайковских, чем и горжусь! Но авторитет родителей по наследству не передается, его следует самому заработать.

Кожа на его лице растягивалась, как на боевом барабане, глаза горели нездоровым блеском. Чувствовалось, как внутри этого человека прячется тяжелый недуг, приносящий постоянные страдания. Гордый в своей истине, он продолжал:

– Этот человек, позвольте заметить, не предатель, а патриот. Михаил Илларионович Чайковский участвовал в польском восстании 1831 года. Потерпев поражение, скрывался от царской полиции в Париже и Лондоне. Продолжил борьбу с москалями в османской Турции. Русских в отличие от украинцев и поляков считает народом не славянским. Полукочевым, туранским.

– Чего же этот «патриот» воевал с Россией, которая его кормила и защищала? Поместья и земли не отбирала. Зачем поменял христианскую веру на магометанство, а имя Михаил – на басурманское Садык-Паша? Наконец, к чему пошел войной на единоверцев? – все больнее бил Острено.

– Извините, господа, – играющим, как цветная резинка, голосом остановила спорщиков Лиза, – в этой истории существует еще большая тайна, чем патриотизм и предательство.

Мужчины замолчали, с любопытством наблюдая за смелой женщиной.

– Чуть больше года, перед отъездом сюда из Петербурга, слышала про упоминаемого человека. Речь идет о неожиданной встрече его с дочерью ректора Виленского университета Людовикой Снядецкой. Да, как ни странно, на Константинопольском кладбище, где был похоронен в 1828 году ее муж, морской офицер Михаил Корсаков. Он умер от ран, находясь в турецком плену. Тогда шла Русско-турецкая война. С тех пор она там и проживала, ухаживая за могилой возлюбленного. Женщина хранила верность погибшему мужу двадцать лет! Турки не только разрешили ей жить в своей столице, но и по ее просьбе выделили средства на содержание русского кладбища. Бог преподнес ей новые испытания. Мужчину другой веры, врага Родины! Между уставшими в дороге жизни и желающими утешения возникла дружба, переросшая в любовь. Говорят, такой силы, что Чайковский уехал из Турции и перешел снова в православие. Представляете, человек сменил три веры, данное родителями имя, службу трем государям, чтобы вернуться в православие! По единственной причине, оправдывающей прошлую грешную жизнь, – любовь к женщине! Надеюсь, он получит прощение у Бога и нашего императора за все им содеянное. В трудной дороге он все же нашел праведный путь!