Лиза вопросительно посмотрела на Чайковского, неплохо знавшего тунгусский язык. Тот в ответ рассмеялся:

– Он хвалит «русского великого царя», естественно, в нашем с вами лице. Хлеб и рис для них самое вкусное лакомство. У местных есть чему поучиться. Как они просто и безошибочно определяют время года. Например, крепкий мороз – значит на дворе январь. В феврале снег запорошил лес, что мы с вами наблюдаем сегодня. Март – весенняя добыча лосося. В апреле щенится медведица, а в мае появляются завязи у таежных ягод.

– Зачем наш проводник носит нагрудник из заячьего меха? – поинтересовалась Лиза.

– Обыкновенный амулет, оберегающий хозяина от происков злых духов.

Начинающийся ужин остановил резкий возглас проводника:

– Айахива омкал! Улэвэ депкэл!

Не обращая внимания на удивление присутствующих, негидалец взял со стола кусочек сухой оленины и подбросил его вверх. Так же виртуозно, обмакнув в кружку с водкой большой палец, сбрызнув влагу на землю, проговорив на понятном языке:

– Водку пей! Мясо ешь!

То же само проделали остальные. «Покормив небо», приступили к трапезе. Утолив голод, начали укладываться спать. Проводник, набивая трубку табаком, проговорил:

– Один человек ест-ест – не наестся.

Чайковский со смехом озвучил разгадку:

– Трубка с табаком!

Проводник не скрывая обиды, загадал следующую загадку:

– Белые люди рубят-рубят, красный человек заносит-заносит.

Познаниями решилась блеснуть Лиза:

– Костер и дрова!

Негидалец походил на ребенка, получившего новую игрушку. Радовался и смеялся, словно праздновал победу на охоте. Руки выбивали такт воинственного танца. Лиза с Николаем переглянулись, не понимая, чем так рассмешили его.

Проводник, видя замешательство, объяснил:

– То зубы и язык! Так они перемалывают пищу.

Чайковский попросил проводника остановиться:

– У них есть привычка на ночь обязательно рассказывать сказки. Послушаем в следующий раз, а пока всем нужен отдых.

Спать ложились, раздеваясь донага, в сшитые мешком собачьи шкуры. Лиза, стесняясь мужчин, раздевалась после всех, дожидаясь, пока они закроются с головой. Один проводник не смущаясь, пялил на красивое женское тело глаза, то и дело приговаривая: «Нельзя, нельзя!»

Утром опять барабанил по соседнему дереву дятел, мешая наслаждаться сном. Как собаки, люди сначала показывали из спальников носы, проверяя температуру внешнего воздуха. Освобождали руки, снимали с шеста высохшую на морозе одежду. Потом выпрастывались до пояса, чтобы надеть затвердевшую на морозе рубаху и снова нырнуть в мешок. Ритуал одевания имел большое значение: в сухой теплой одежде легче идти. По очереди, выходя из палатки, с интересом разглядывали многочисленные мышиные следы на снегу. Потеплевший воздух оглашался перекличкой куропаток.

– Мороз закончился, звери вышли на кормежку, – объяснил всезнающий проводник, – придется и нам переждать.

– Хангу толкитчади бисиску, хал-хал-та? – вдруг закричал на Дымова. Николай даже присел от неожиданности. Проводник обрадовался и примирительно объяснил свою шутку:

– Карася во сне видел, что ли, растерянный ходишь?

Лиза с Чайковским рассмеялись. Утреннюю сонливость как рукой сняло.

Вынужденная задержка окончилась так же внезапно, как и началась. Отлучившийся проводник вернулся с хорошей вестью:

– По руслу речки не пойдем, петляет, как червяк на крючке. Моя идет прямо, долиной к перевалу, между сопками «старым и молодым»[73], еще перевал и речка Ангека. По ее устью дойдем до озера Орель. Идти дня три-четыре.

Ближе к полудню проводник предупредил:

– Мороз снова крепчает. Видите, птички петь прекратили. Нам на пользу. Снег станет твердым. Скорее пойдем.

Пообедав горячим мясным отваром, люди и собаки двинулись в путь. Шли тихо, словно боясь спугнуть солнечную безветренную погоду. Мороз крепчал вдали от залива, но движение согревало. Под светлым звездным небом, предвестником мороза, так и шли всю ночь.

Рассвет встретили на ногах. Позади, над снежными сопками, таял запоздалый месяц. Впереди, над горизонтом, поднималась темно-красная заря, предвещая холода. Лес затих в ожидании чего-то грозного. Только хруст снега под санями нарушал тишину.

На пятый день пути подошли к озеру Орель. До Николаевска оставался однодневный переход. Собаки вяло тянули нарты с цепляющимися за них путниками. Снова шел снег, предвестник опасного потепления. Состояние усталости и апатии передавалось от людей животным, и к середине дня одна из собачьих упряжек остановилась. В том не было ничего необычного. Всем требовался отдых после тяжелого недельного перехода. Неожиданно животные резво рванулись с места и понеслись вместе с нартами по неровному льду залива. Как выяснилось позднее, голодные собаки почуяли запах рыбы, оставленной на льду недавно рыбачившими здесь негидальцами.

Николай от неожиданности отпустил «салазки», беспомощно взмахнув руками. Впереди, в облаке снежной пыли удалялись нарты, вместе с Лизой. Догонять их не имело смысла. Так же внезапно упряжка остановилась, и Дымов с тревогой наблюдал, как медленно опускаются под лед сани. Инерцию их движения повторяла и Лиза, продолжавшая держаться за полозья. У Николая похолодело сердце: впереди полынья, и его жена уходит вместе с упряжкой по лед озера. Больше ни о чем не думая, на ходу сбрасывая мешающий рюкзак и обледеневшую одежду, бросился вперед. Что-то стремительно пронеслось перед глазами Дымова – другие нарты.

В одних штанах и рубахе добежал до полыньи, возле которой копошились два человека. Один неспешно снимал мокрые одежды с другого. Воспаленный мозг не сразу перестроился с задачи спасения, ставшей второстепенной, на следующую: помочь Лизе согреться. Пока мужчина освобождал женщину от начинающей твердеть на морозе одежды, Дымов сбрасывал свою, хотел согреть жену. В какой-то момент на белом снегу, в окружении жалобно скуливших собак, оказались два совершенно голых человека.

Собачий вожак, поджав виновато уши, с сочувствием смотрел на копошившихся у нарт полураздетых людей. Он не справился с животными инстинктами стаи, но в последний момент, увидев опасность, попытался увести нарты в сторону от полыньи. Они прошли по кромке льда. Наездница первой упала в воду, потянув за собой нарты. Этого вожак не мог объяснить людям. Собачьи глаза слезились и часто моргали.

Раньше Николая к полынье успел Чайковский, вовремя заметил намечающуюся трагедию и сумел ее предотвратить.

Мужчины проделывали какие-то второстепенные вещи, а Лиза беспомощно прикрывала руками голую грудь. Ее пальцы замерзли и плохо слушались. Нарты проводника, кроша лед, затормозили у края полыньи. Ловким движением, как аркан на оленя, он накинул на женщину оленью шкуру, бережно посадил на свои нарты. Грозно взглянув на растерянных мужчин, выкрикнул: