– Это все?

– Еще последний.

– Читай.

И Борода опустился перед ней на колени. Заглянул в глаза, взял теплой рукой ее дрожащую ладонь – наплевал на собственное обещание не трогать. Заговорил:

Он обращался к ней. К НЕЙ. А Радку почему-то трясло все сильнее. Свен смотрел ей не в глаза – прямо в душу.

Но свою ладонь она, вместо того чтобы протянуть, – вырвала. Поднялась резко, чувствуя, что дрожит.

– Двадцать минут… истекли.

– Радушка, Рада…

– Мне пора.

– Не понравилось?

Ей хотелось плакать. Ведь это не ей написал? Это вообще… не он. Это просто имя.

Свен прочитал ее мысли:

– Все. Все эти стихи написал я. Для тебя.

Не может быть. Не может…

Она уже бежала прочь от беседки, не оборачиваясь и стирая со щек слезы.

Логан впервые в жизни затягивал с выполнением проекта. Чертовски дорогостоящего, к слову говоря, проекта – постоянно что-то отвлекало. Отвлекало и теперь – мысли. Совершенно ненужные и липкие, как крошки карамельного попкорна, мысли об Иниге, о ее неожиданной нежности в парке, о том, как плохо ему было после встречи.

Почти до самой полуночи Эвертон страдал. Эмоционально. Маялся, не находил себе места, изводился, купался в сумасшедших по силе эмоциях и все никак не мог от них избавиться. Готов был звонить ей в полночь, говорить, что он, наконец, отключил голову, что готов приехать и забрать ее…

Забрать куда? Вовремя взвизгнувшая логика подсказала ему, что именно таким образом деградируют от зарождающейся любви, и потому он никому не позвонил и никуда не поехал. Каким-то образом постоянно просыпающийся и по часу, а то и по полтора неспособный сомкнуть глаз, он пережил эту ночь и теперь работал в совершенно несвойственном ему режиме – с распараллеленным процессом умственной активности. Проще говоря, «одной извилиной» писал код, а второй продолжал анализировать положение, в которое попал.

Он дурак. Идиот. Будь он в привычной атмосфере и с чистым сознанием, он выполнил бы всю работу недели за полторы, а то и за неделю. Ел бы, спал бы по несколько часов, а все остальное время писал. А сейчас едва дошел до того, чтобы собрать воедино алгоритм оценивающей поведение людей программы – той самой, которая впоследствии должна будет следить за каждым индивидуумом по отдельности, анализировать предпочтения, а после выдавать предположения о возможных скрытых наклонностях. Чудесно. Всего-то и осталось что работы на эти самые недели полторы. Минус день-два.

Инига, Инига… Вчера она скрутила его внутренности в бараний рог, проползла, как вирус, в не заткнутую щель и теперь «гуливанила» внутри, руша годами отлаженный «думательный» процесс. Но ничего, сегодня он это обрубит, так как жить в том режиме, в котором он жил последние сутки, попросту невозможно.

Логан уже все продумал: он доработает до пяти, затем привезет ее сюда. Переспит с ней (возможно, не единожды, чтобы унять, наконец, физиологический голод), а затем задаст пару каверзных вопросов – тех самых, которые помогут ему в ней разочароваться. И тогда все встанет на свои места: его душевное и умственное спокойствие, а так же его физическое состояние. Наладится сон, наладятся «мысли», он допишет все за обещанные полторы недели и навсегда забудет об «Иксе».

Отличный план. Его устраивал.

* * *

Зона «Кунилингуса». Сюда приходили, чтобы «лизать».

Солнышко, лежаки, шезлонги, огромный бассейн в центре. Со всех сторон постанывали, охали, просили «о да, вот так, еще-е-е…» и сотрясали на пике оргазмов эти самые лежаки.

Обычный рабочий день.

Я намеренно не замечала людей вокруг, так как в каждом мужчине, нежно лижущим чьи-то «складочки», мне виделся Логан – точнее, чувствовался Логан. И да, хотелось вот так же лежать, раздвинув ножки, и ощущать, как его ласковый язычок…

Черт. Я специально не приняла таблетку, потому что чувствовала, что сбивать возбуждение мне сегодня не нужно, – оно понадобится позже. Вот только жить с ним до пяти вечера было крайне дискомфортно, и потому я отвлекалась, как могла: смотрела исключительно себе под ноги, на стаканы, которые раздавала, на поднос, на барную стойку. Качала головой, когда кто-нибудь обронял: «Какая у вас идеальная щелочка – можно.?..» и не смотрела «просителям» в глаза.

Дотерпеть бы, дотерпеть. Сегодня с Логаном мне будет не до нежности, сегодня будет до самого настоящего животного траха.

– Какие сисечки. Сладенькая, наверное, внутри? Дашь попробовать?

Я проходила мимо, как будто не слышала приглашений.

Мужчин здесь было больше, чем женщин, и потому ко мне обращались часто.

– Давай, малышка, помогу снять напряжение…

Нет, спасибо, не с тобой.

– Я мастер. Хочешь проверить?

Хочу. Но не с тобой.

– Просто приляг, раздвинь ножки…

– А потом на вот этот лежачок – можешь даже почитать, пока я…

Чтобы не двинуться, я прокручивала в голове то вчерашний поход в кино, то прогулку в парке, то вечер в комнате, когда Радка курила прямо на постели, держала в руках листки, на которых записала «присланные по требованию» стихи Свена и все спрашивала меня: «Думаешь, он мог их сам написать?»

– Почему не мог?

– Потому что слишком талантливо, слишком прочувствованно. Не «по его».

– Очень даже «по его», – так мне казалось. – Просто ты этого пока не видишь.

Она не верила. Хотела и не хотела верить, трогала «кактус», кололась об него и снова совала руки к колючкам – в полумраке вчитывалась в трогающие душу строки.

Я ее понимала: Радка примитивно боялась. Того, что откроет душу зря, что впустит туда не того, что после придется внутри белить, красить, мести, склеивать и еще черт знает сколько времени пытаться избавиться от боли, если вдруг впущенный внутрь человек окажется вовсе не тем и не таким…

– Что тебе мешает просто трахаться с ним?