— Не знаю... — по-солдатски сказал Иоаким, — ни новой, ни старой веры. Какой начальники велят, той и буду придерживаться.

Разве Схарии могло примечтаться такое?

— Не пиши этого, Схария... — раздался из-за спины голос.

Вздрогнул Арсен. Уронив перо, оглянулся. Какан за спиной стоял.

— Зачем ты записи ведёшь, Схария? — строго спросил он. — Ты прочёл в книге, что с твоими учениками сделали?

— Я тайно пишу... — оробел от его голоса Арсен. — Азбука...

— Не бывает азбуки, которую прочесть нельзя... — перебил какан. — Я тебе это ещё в Новгороде говорил. И про то говорил, что сила наша только в темноте действует. Чем больше записываешь, тем меньше силы. Зачем пишешь?

— Мне легче, когда пишу... — признался Арсен. — По-настоящему я только тогда и чувствую силу, когда записываю.

— На мессе тебе побывать надо, Схария... — сказал какан.

— Когда она будет-то? — вздохнул Арсен. — Ты только говоришь про мессу.

— Устроить надо её... — ответил какан. — Для тебя и устраиваем её, Схария. Сожги тетрадь.

— Сожгу... — покорно проговорил Арсен и открыл глаза.

Всегда так бывало. Не поймёшь, являлся наяву какан или приснился только. Только запах остаётся да холод. Вздохнул Арсен. Хотел было сжечь тетрадку, как велено было, но задержался. Начал перелистывать её. Задумался. Жалко было тетрадь жечь...

Страшное время наступило. Нигде не было мира в России. 28 июня 1659 года гетману Выговскому удалось заманить русскую конницу князей Семёна Романовича Пожарского и Семёна Петровича Львова под Конотопом в татарскую засаду. В один день погиб весь цвет русской кавалерии, совершившей победные походы 1654 и 1655 годов. Одних только пленных взяли татаре более пяти тысяч. Всех их по уговору с Выговским зарезали. Горами дымящихся трупов покрылись конотопские поля... С превеликим трудом удалось отвести Алексею Никитичу Трубецкому потерявшую конницу армию в Путивль.

Не было мира и внутри государства. Истомлённый поборами на войну, разорённый новыми медными деньгами, волновался народ...

Не было мира и в Церкви.

«Во многих градех твоея благочестивыя державы... — писал в своей челобитной государю суздальский священник Никита Добрынин. — Церкви Божие зело возмущены».

Горевал Никита, что нигде не находил он церквей, в которых бы единочинно пели.

«Великий раздор... В той церкви по книгам Никоновым служат и поют, а в иной — по старым... А где на праздник или на освящение церкви два или трое священников литургию Божию служат, тоже действуют по разным служебникам... и всяко пестрят...»

До того дошло, писал Никита, что и дьяконы уже с иереями не согласуются. Каждый по-своему службу ведёт. «И от того, великий государь, много христианских душ, простой чади, малодушных людей, погибает, еже во отчаяние впали, и к церквам Божиим иные и не ходят, и отец духовных не учали иметь».

Кручинился государь, читая эти челобитные. Со всех сторон вести худые шли. Разорение наступало. Надобно делать что-то было, а что? Не мог решиться государь...

Пытался Алексей Михайлович помириться с Никоном. Велел в Москву приехать. Никон не ослушался. На приёме смиренно держался, не прекословил, а когда ушёл, подарки получив, устроил на подворье у себя обед для нищих. Ноги калекам и убогим обмывал, спрашивал у них, мир-то не заключили ещё с поляками?

— Не слыхать... — отвечали нищеброды. — Вовсю война идёт, и конца ей, проклятой, не видно...

— Вот горюшко-то... — слезами своими поливая ноги калек, вздыхал Никон. — Мне и неведомо было, что до сих пор святая кровь христианская из-за пустяков льётся...

Когда доложили государю о разговорах Никоновых, разгневался Алексей Михайлович. Никон его в войну со Швецией втянул, а теперь... Послал сказать государь, чтобы уезжал Никон из Москвы. Лучше всего — в монастырь Макария Калязинского. Нашествия татар с гетманом Выговским в Москве опасались. Страшно было в Новый Иерусалим патриарха отсылать. А в Калязинской обители стены крепкие. Любую осаду выдержат.

— Пошто я в Калязинский поеду? — сказал Никон. — Коли государю так угодно, лучше мне в Зачатьевском монастыре быть.

— Так же нет монастыря... — простодушно сказал посланец. — Там тюрьма только.

— Ну а коли не в тюрьму, то у меня и своих монастырей хватает, — ответил Никон.

Три монастыря себе выговорил, сходя с патриаршества, Никон. Новый Иерусалим, ещё недостроенный... Иверский... И Крестовый, что на Белом море...

Тридцать годов назад, когда прогнал его святой Елеазар с Анзерского острова, великая буря застигла Никона в море, и только чудом удалось пристать к пустому острову Кий в Онежской губе. Тогда, в благодарность за своё спасение, поставлен был на берегу пустынного острова крест и дан обет основать здесь монастырь. Будучи патриархом, Никон исполнил обещание — воздвигнул на острове монастырь в честь Животворящего Креста Господня. В Крестовый монастырь и удалился сейчас, увозя благодать, дарованную при посвящении в патриархи...

Не удалось примирение...

«Семь лет смущена церковь... — писал в челобитной царю старец Григорий Неронов. — Тысячи душ в сомнения ради церковных вещей, чужи общения Пречистых Таин...»

С самим Нероновым необычные вещи происходили.

На Рождество он гостил у сына Феофилакта в Москве. И вот, когда остался один в горнице, явился Христос и приказал ангелам бить Неронова палками.

— Григорие! — укорял Господь. — Доколе скрывать благодать Мою будешь?! Пошто о видении своём молчишь?

Не стал Неронов оправдываться, дескать, из-за ухода Никона и молчит он. Чего жалкие слова говорить? Господу виднее, что и в какое время творить. Утром пошёл Неронов к митрополиту Питириму и рассказал, что ещё весной являлся ему Спаситель и велел служить по старым служебникам. И было это видение в праздник отдания Воскресения Христова.

— Верую, отче, словесам твоим! — сказал митрополит Крутицкий Питирим, выслушав рассказ Неронова.

17 февраля 1660 года в Москве открылся Церковный Собор.

— Отцы святые, преосвященные митрополиты, архиепископы и епископы, архимандриты, игумены и протопопы! — обратился Алексей Михайлович к собравшимся в золотой царской палате. — Изъявлением всесильного Бога, а наших грех ради, святая восточная соборная и апостольская церковь, мать всех нас, вдовствует уже год и семь месяцев, не имея жениха и пастыря, а бывший жених её и пастырь, святейший патриарх Никон, патриарший престол оставил и находится в дальних странах... И вам бы, отцем святым, о Святом Духе собравшимся, о том деле рассуждать вправду по правилам святых апостолов и святых отец!

До 14 августа, почти полгода, рассуждали в Крестовой патриаршей палате восемнадцать архиереев, двадцать архимандритов, тринадцать игуменов и пять протопопов.