вышло, щеколда не поддавалась, а руки слабели, и дышать она не могла, каждый вдох молниеносно отдавался болью в груди. Эллен осела на пол и на долю секунды ей почудилось, будто на ней длинное, старушечье платье, а руки её – это руки старухи, и хоть они и показались ей маленькими и изящными, принадлежали они явно не ей. Галлюцинация. Ей просто не хватало воздуха, и привиделась какая-то ерунда.

Эллен не знала, сколько времени просидела на полу, держась за сердце и жадно вдыхая воздух ничтожно-маленьким глотками, чтобы эта страшная боль – не столько сильная, сколько именно страшная, не настигла её вновь. А затем она что-то услышала и доносилось это что-то из кабинета отца. Абсолютная тишина, с которой она почти слилась была нарушена, но чем, или кем Эллен понять не могла. Она ощутила, как все волоски на коже потянулись вверх, страх накатил на неё с новой силой. Она больше не чувствовала боли в груди, всё прошло также внезапно, как и появилось, но дыхание по-прежнему было тяжелым и сбивчивым. Медленно и тихо, огибая скрипучие участки пола, Эллен подобралась к кабинету отца и приложила ухо к двери. Ей казалось, что она слышит старое радио, только о чём говорили понять не могла. Ей показалось, что речь была на немецком, Эллен знала несколько немецких фраз. Она опустилась на колени и приникла к замочной скважине в надежде что-нибудь разглядеть, но увидела лишь большой отцовский стол, заваленный книгами и смятыми бумажными листами. Увидела и пустой стул. Речь всё лилась и лилась безостановочным потоком, но звучала прерывисто, словно и правда доносилась из старого радио. Не вставая с колен и не прекращая смотреть в замочную скважину, Эллен постучала в дверь. Нет ответа. Она постучала второй, третий, четвертый раз – ничего. Лишь приглушенная и монотонная радиоболтовня. Она сдвинулась чуть вбок, чтобы разглядеть ещё хоть что-нибудь, кроме стола и стула и вновь ощутила неприятный укол в груди. Она заметила длинную тень, падающую на отцовский стол, её мог отбрасывать только отец, ведь кроме него в кабинете никого не было. Отчего же так страшно! Ей захотелось немедленно убежать отсюда, оставить отца в покое, забыть, зачем она пришла сюда.

Эйдан всегда запирал дверь кабинета, она знала это наверняка, но была уверена, что именно сейчас дверь окажется незапертой. Знала, что, открыв её, она столкнется с чем-то ужасным, но ни одно из этих знаний не заставило её развернуться и уйти. Эллен свыклась, что зло неизбежно будет настигать её, постепенно она начала превращаться в послушную марионетку рока, преследующего её семью.

Медленно, ноги её не слушались, она встала с колен, прикоснулась рукой к дверной ручке, ощутив неприятный холод, и так же медленно потянула её вниз. Мягкий щелчок и дверь приоткрылась. Узкая полоска света легла на пол справа от неё, несколько секунд Эллен тупо пялилась на эту полосу, а затем потянула дверь на себя.

То, что увидела четырнадцатилетняя Эллен было хуже, чем все её ночные кошмары, хуже всего, что она могла себе вообразить. Ноги, и без того онемевшие от напряжения, отказались служить ей опорой и резко подкосились, словно что-то с силой ударило её по коленям. Она упала, не услышав звука удара собственного тела об пол. Не пытаясь встать, онемев от ужаса, не в силах пошевелиться, она могла только смотреть. Её отец, совершенно голый, висел в воздухе под самой люстрой, едва касаясь головой хрустальных подвесков. Он застыл в воздухе, вокруг него не было ни намека на нити или тросы, которые могли бы удерживать его тело. Поза его напоминала лежащего на воде лицом вниз человека с распростёртыми в стороны руками и ногами, только вот воды здесь не было. Вид его истощенного тела внушал ещё больший ужас и отвращение. Каждая кость выступала из-под тонкой серой кожи, казалось, он был напрочь лишен мышц, и эти кости сейчас просто разорвут кожу и вылезут наружу, сбросив всё лишнее на пол. Отец был либо без сознания, либо спал, но рот был широко распахнут и оттуда, именно оттуда – она готова в этом поклясться, доносилась немецкая речь, которую она услышала ещё в коридоре. Его рот и был чёртовым радио, извергавшим множество голосов из давно ушедшей эпохи. Он не видел её. Он не слышал её. Он просто висел под люстрой с раскинутыми в стороны руками, которые больше походили на длинные клешни, с широко раскрытым ртом, из которого безостановочно раздавались мёртвые радиоголоса. Она не могла даже закричать, всё в ней, включая лицевые мышцы парализовало шоком и ужасом. А затем она услышала ещё один голос, но это было уже не радио:

‒ Ты пришла поиграть, Элли? Он будет очень зол, если увидит тебя здесь.

Она опустила глаза вниз и подумала, что сейчас потеряет сознание, а когда придет в себя, то окажется в своей кровати и поймет, что все это лишь сон, потому что иначе она просто сойдёт с ума. Прямо под телом её парящего в воздухе отца сидели мальчики в тёмно-синей форме какой-то школы с эмблемой змеи, пожирающей собственный хвост, и смотрели на неё. Сидели они в кругу, и Эллен не могла сосчитать сколько их было. То ей казалось, что их было шестеро, то четверо, а то и вовсе семеро.

‒ Нет, зол будет не Эйди. Зол будет он. Он сказал, что ещё не время. Ты должна уйти.

Эллен продолжала сидеть на полу и таращиться на мальчиков, не в силах произнести хоть слово.

‒ Убирайся отсюда, ты, сука! ‒ выкрикнул один из них, но Эллен не могла понять кто именно. Все они казались похожими и… бесчисленными.

Внезапно радиоголоса изо рта её отца смолкли, и на краткий миг в кабинете наступила тишина, а затем началось то, отчего Эллен действительно вполне могла лишиться рассудка. Хрустальная люстра задребезжала, словно кто-то невидимый начал судорожно её трясти, книги одна за другой начали падать с полок на пол, отцовский стул полетел в угол кабинета, затем остановился, поднялся в воздух и замер. Стул так и остался висеть в воздухе, подобно Эйдану Диккенсу, за ним последовали книги, стол, кресло, книжные стеллажи – всё, что было в кабинете какой-то неведомой силой с жутким треском оторвалось от пола, плавно поднялось в воздух и застыло, словно в невесомости. А затем она услышала новый звук и подняла глаза вверх. Изо рта отца теперь вырывался длинный, протяжный звук. Рот его был также широко распахнут, но теперь оттуда