Вообще, Марусе всегда хотелось, чтобы в жилище было что-то особенное, какая-то изюминка. Ей, например, вспоминалась иногда коммуналка на Васильевском, где жили знакомые родителей. На самом деле из всей квартиры она помнила только длинный коридор, какие-то закоулки и то ощущение таинственности и почти восторга, которое они вызывали. В другой коммуналке, где ей довелось однажды побывать, в комнате была небольшая низкая дверь, а за ней – лесенка, ведущая на пол этажа наверх, в персональный чердак-чуланчик. Марусе тогда ужасно хотелось, чтобы у них в квартире тоже было что-нибудь такое. Она устроила бы там библиотеку и читала целыми днями. Мальчик, с которой у нее случился мимолетный роман в студенческие годы, жил на Петроградской стороне в квартире с гостиной о пяти углах. Наверное, это привлекало ее в мальчике больше всего. Если бы у него вдобавок была спальня на антресолях, она бы, наверное, вышла за него замуж.

Уже вполне взрослой девушкой, Маруся стала предаваться мечтам о собственном домике. Иногда даже садилась рисовать план. Планы эти, как правило, страдали гигантизмом. В центре располагалась большая гостиная-библиотека: двусветное помещение, потолок из темных дубовых резных панелей (она видела такой в каком-то из пригородных дворцов), деревянная лестница ведет на галерею со старинными книжными шкафами, опоясывающую комнату, а дверь оттуда, замаскированная одним из шкафов, – в спальню… Как правило, проект оставался недоделанным, поскольку Маруся была слаба в черчении и математике и у нее всегда что-то не сходилось: комнаты получались слишком большими или слишком маленькими и где-нибудь образовывался совсем уж кривой треугольный чулан с очень острыми углами. Но она знала, что в ее доме, как в доме её любимых муми-троллей, должно быть множество удивительнейших уголков и потайных комнат, лестниц, балкончиков и башен.

Замуж Маруся выскочила рано. Ее муж, Митя, был архитектором. Вернее, в то время – студентом Академии Художеств. Она до сих пор помнит его курсовые проекты – домик лесника и въездной знак в город Выборг. Маруся пыталась принять в них посильное участие: въездной знак в Выборг она предложила выполнить в форме валуна, но Митя сказал, что это банально, пошло и слишком очевидно, и долго выдумывал что-то конструктивистское. В итоге он получил тройку, а пятерку поставили за проект, выполненный в форме валуна, о чем Митя с неподдельным возмущением рассказал едва сдержавшей ехидное хихиканье Марусе. Зато домик лесника, закрученный в плане вокруг большой печки, у Мити получился замечательно….

Через три года они развелись. Теперь Маруся иногда об этом жалела: глядишь, Митя построил бы им домик в лесу.

Вокруг воображаемого дома Маруся всегда рисовала сад, где должны были быть яблони, большие клумбы с лилиями, флоксами и пионами, розовые кусты, беседка, обсаженная душистым чубушником, и – самое главное – много сирени, чтобы весь дом в начале лета был окутан ее благоуханием.

Повзрослев, Маруся как-то подзабыла об этих своих фантазиях и стала считать себя типичной горожанкой. Особенно когда Петербург в начале двухтысячных преобразился, украсился многочисленными кафешками, магазинами с манящими витринами, клубами и барами с живой музыкой, маленькими театриками… Город привлекал её своей суетой, своим джазовым движением, импровизацией вечеров, синкопами настроений, возможностью наблюдать за толпой прохожих, сидя в одиночестве за столиком у промытого дождем окна, когда хочется плакать, или смешаться с ней, слушая уличную музыку и танцуя, когда тебя переполняет радость.

* * *

Ася, напротив, живет в спальном районе. Всю молодость она провела в центре, но когда их дом пошел на капитальный ремонт, родители решили не перебираться на неопределенное время в маневренный фонд и согласились на новое жилье на окраине.

Сначала Ася очень переживала: никак не могла привыкнуть к долгим поездкам в метро, позднему возвращению домой после театра, картонным перегородкам, по причине которых она была посвящена как в тонкости взаимоотношений соседей слева, так и в музыкальные вкусы соседа сверху, к низким потолкам нового жилища.

Она всё время вспоминала свой бывший район – проходные дворы, парадные одноклассников с отполированными сотней рук деревянными перилами лестниц и большими, иногда витражными окнами, на широких подоконниках которых они порой сидели с бутылкой портвейна; грохот старых лифтов в металлических клетках, которые в некоторых домах были вынесены наружу; скамеечки в маленьких сквериках, где соседствовали песочница, горка-слоник для малышей и будочка вентиляции бомбоубежища.

Вспоминала свою прежнюю квартиру – кухню с большой старой плитой, служившей столом; холодную кладовую, устроенную в бывшей шахте дровяного подъемника; длинный коридор в форме буквы «П»; большую проходную комнату, в которую выходило столько дверей, что из мебели удалось поставить только стол в центре, и поэтому она служила столовой; полки для продуктов между двумя дверями в прихожей (место так и называлось «между дверей»); щель «для писем и газет»; грохочущий, как казалось, прямо в бабушкином стенном шкафу старый лифт…

Вспоминала, как в институте они убегали со скучных лекций на третий этаж Эрмитажа к импрессионистам, а потом шли перекусить в «Минутку» – бульоном и пирожком с саго или рисом. Как после удачно сданных экзаменов отправлялись в «Лягушатник» – знаменитую мороженицу на Невском, прозванную так за своеобразный, шикарный по тем дням интерьер: отделанные салатными изразцами стены с рельефами кувшинок; стулья и диванчики с высокой спинкой, обитые темно-зеленым бархатом, и такого же цвета тяжелые портьеры на окнах и скатерти на столах… Отстояв очередь, можно было заказать мороженое в металлических креманках (четыре шарика – она уже взрослая), бокал шампанского, сифон газировки.

Вспоминала долгие прогулки по Неве белыми ночами, разведенные мосты, сидение в обнимку на гранитных ступенях, ведущих к воде, и даже ночное купание в неподобающем месте и виде. Медленно поднимающееся солнце и его первые лучи на золотых розетках ограды Летнего сада и постепенно выступающих из темноты лицах статуй. И ощущение безграничного полета, охватывавшее посередине пустынной рассветной Дворцовой.

Но постепенно Ася привыкла к своему новому жилищу и даже стала находить в нем некоторые преимущества: и воздух здесь свежее, чем в центре, и лесопарк рядом, и обои клеить и белить потолки можно самостоятельно. В лоджии можно было развести цветничок, читать книжку и даже загорать на шезлонге (в юности) или сушить пеленки (в зрелости). Работу она нашла совсем рядом с домом, и выходы в театр или концерт стали значительно реже, но зато воспринимались как что-то особенное. Это называлось – «поехать в город».

Став после смерти родителей хозяйкой квартиры, Ася поначалу хотела было перебраться куда-нибудь в центр, но в первые годы было не до этого – у нее к тому времени было уже двое детей и все никак не съезжал бывший муж. А позже, когда муж, наконец, уехал к матери в Ростов, а Лёшка и Денис выросли, завели свои семьи и стали жить отдельно, многолетняя привычка и неизбежный в Асином возрасте страх активных перемен перевесили. И она осталась одна в своей уже слегка потрепанной «распашонке», решив, что куда-то двигаться ей не по силам. Говорят же, что один переезд равен двум пожарам. Продать, купить, и чтобы не обманули… Да ещё разобраться со всем хламом, накопившимся за долгие годы жизни…