Она вообще часто морщился или кривилась, так что у окружающих периодически возникало ощущение, что они делают что-то не так. Это было её главным оружием против людей, не валить напрямую все претензии, а гордо и повелительно, показывать своё царское «фи». И лишь только один муж умел спокойно закрывать на это глаза и никак не реагировать, а всем остальным приходилось терпеть, а не идти на прямую конфронтацию, понимая, что характер у дочери не сахар.

После двух наконец-то уселись за стол. Елена Константиновна суетливо раскладывала салаты, раздавала хлеб, Игорь Петрович откупоривал бутылки и разливал положенные «воскресные» сто грамм, всячески игнорируя недовольное выражение лица Андрея, которому было предложено пить компот. Дашка непринужденно щебетала, рассказывая какие-то последние новости из жизни общих знакомых.

Всё шло бы своим чередом и дальше, и, наверное, это был бы самый обычный семейный обед в семье Илюшиных, каких было много до этого и было бы ещё потом. Но в тот момент, когда Игорь Петрович произносил свой традиционный тост «за семью», в квартире раздалась трель входного звонка. Сидящие за столом переглянулись, вроде как проверяя, все ли на месте. На месте были все. Елена Константиновна взмахнула руками: «Это, наверное, баба Клава, я ей обещала рецепт баклажан», и сама отправилась в прихожую. Клавой — была древняя соседка Илюшиных, с которой те уже лет пять жили на одной лестничной площадке. Несмотря на почтенный возраст, старушка была крайне бодра, и что уж там скрывать, чрезмерно любопытна. Поэтому зайти за баклажанами для нее означало, придти на пару часов поделиться последними новостями. И не то что бы Елена Константиновна любила все эти обсуждения и сплетни, но когда-то давно она приняла негласное шефство за престарелой соседкой и стоически переносила её частые появления. Отворив не глядя дверь, Елена Константиновна замерла на пороге, от удивления приоткрыв рот.



А за дверью всего лишь стояла я.

К родителям я собиралась как на войну. Так же тщательно и отчаянно. Сначала хотелось быть красивой, но потом испугалась, что вдруг опять меня запишут в отряд ночных бабочек. Скромно и прилично в моём исполнении выглядело блекло и безжизненно, сразу хотелось начать меня жалеть. Буднично и повседневно было несолидно, как будто для меня это встреча совсем ничего не значила. Переворошила все свои чемоданы и коробки, из-за чего моя новая комната окончательно стала напоминать место боевых действий.

Помощь пришла откуда не ждали. Со стороны пятилетней дочери Державиных — Алисы. Она как заправский шпион проползла на вражескую территорию, исследовала все мои многочисленные пожитки и извлекла из недр одного из чемоданов свободного кроя тёмно-синие брюки. И с видом знатока изрекла:

— Это.

Спорить я не стала. К брюкам я подобрала белую блузку с мелким орнаментом из алых маков.

Не сильно строго, не сильно весело. Ни рыба, ни мясо. Именно так я себе чувствовала. Мне одновременно хотелось каяться во всех грехах и просить прощения, при этом демонстрируя всем, как мне хорошо без них жилось. Пришлось напомнить себе старую истину, что на двух стульях не усидеть. И надо выбирать. Вот только что?

Было воскресенье, когда я смогла наконец-то взять себя в руки. Забив нужный адрес в навигатор, я выехала в путь. Раз десять порываясь свернуть обратно или вообще уехать из города. Из-за чего начала порядком на себя злиться. Это надо же быть такой паникёршей.

— Лиза, соберись уже! Ты в стольких переговорах участвовала! Столько раз в ва-банк играла. Тряпка! — ругалась я на своё отражение в зеркале заднего вида.

В итоге к родительскому дому я подъехала только к обеду. Припарковалась и осмотрелась. Район оказался хорошим, не то чтобы элитным, но тихим и уютным, да и расположен он был удачно. И опять эта двойственность в ощущениях. Если родители смогли купить себе квартиру в этом районе, значит, могут себе позволить — и это хорошо. Но у них всё хорошо оказалось без меня, и вот это было обидно.

Из подъезда выходила молодая пара, и я без лишних усилий проскользнула в подъезд, даже врать не пришлось. Заранее извещать о своём приходе не хотелось, кто знает, что случится за те минуты, что я поднимаюсь на нужный мне этаж.

Необходимая дверь оказалась совершенно обычной. Не знаю, что я ожидала на ней увидеть. Табличку с именами? Надпись: «Не влезай убьёт»? Или же наоборот: «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён»?

Пальцы предательски дрожали, когда я жала на звонок. Время сразу же замедлило свой ход, а каждый глухой удар сердца напоминал отсчёт метронома.

Зачем? Зачем я всё это затеяла?!

Дверь долго не открывали, даже я это понимала. Закралась надежда, что может, дома никого нет. Но стоило об этом подумать, как за дверью послышались звуки, сделала шаг назад и вытянулась в постойке смирно.

И вот, дверь открылась и на пороге появилась мама. Сначала она скользнула по мне непонимающим взглядом. Словно в замедленной съёмке я наблюдала как происходит процесс узнавания, как эмоции сменяют друг друга: от легкого непонимания до глубокого шока. Она даже рот приоткрыла.

— Здравствуй, мама, — я старалась говорить приветливо, даже улыбнуться смогла. Хотя сама внутренне дрожала и чувствовала, как ужас волнами расходится по телу. По маминому лицу было видно, что эмоций тут хватит на двоих. В первый момент в ее глазах отчетливо читались растерянность, волнение и что-то ещё… очень похожее на панику. Несмотря на то, что я готовила себя к этому моменту не один день, всё равно её взгляд больно царапнул какие-то внутренние составляющие моей души, хоть и понимала, что никакого права на обиду у меня сейчас нет.

Потом мама улыбнулась или, возможно, просто выдавила эту самую улыбку из себя.

— Лиза? Лиза, приехала…

И обняла меня. Обняла крепко, как обнимают только тогда, когда не могут больше контролировать своих чувств. Я боялась, что она заплачет. Боялась, потому что совсем не знала, что буду с этим делать. Но все же надеялась именно на это. Это было эгоистично, знаю, но всё равно ждала её слёз, потому что самой хотелось реветь так, что еле-еле сдерживала себя. Но мама не заплакала. Обнимала, что-то там шептала себе под нос про непутевую меня, потом отпускала меня, рассматривала и опять обнимала.

А я её даже толком разглядеть не могла, всё тыкалась, подобно слепому котёнку, куда-то носом то в мамин затылок, то в шею. В этот момент не было никакой взрослой и тридцатилетней Лизы, была одна маленькая испуганная девочка, которая вдруг потерялась в парке в жаркий полдень и никак не могла найти своих родителей. Бродила по тому самому парку и отчаянно рыдала, боясь, что так и останется блуждать одна средь толпы незнакомых людей. А потом меня нашли, долго обнимали и рыдали вместе со мной. Я помнила эту историю, кажется, она случилось со мной, когда мне было года три. А может, и не было её, и я всё выдумала, но ощущения в любом случае были очень похожи.