– Ну, подобное часто бывает летом, – улыбнулся Матвей. – Хочется в отпуск, на море, а не вот это все.

– Дело не в этом. Понимаете, мне кажется, я ее вспомнил.

– Кого? – удивился Матвей.

– Куликову эту.

– Встречались где-то прежде?

– В том-то и дело… я даже не знаю, как об этом рассказывать, потому что со стороны все выглядит абсолютнейшим бредом.

– Ну, попробуйте, а там решим, – предложил Матвей, бросив взгляд на часы. – Правда, мне нужно на обход… Может, я к вам сразу после зайду и мы поговорим?

– Да, пожалуй… – пробормотал Евгений Михайлович. – Пожалуй…

– Тогда встретимся через час.

Они разошлись в холле административного корпуса, и Матвей зашагал в ординаторскую, стараясь не думать о том, что сейчас на обходе придется встретиться с Аделиной. Он чувствовал вину за то, что повел себя вчера как мальчишка, нахамил, убежал, дверью хлопнул. За это было нестерпимо стыдно. Но внутри все равно сидела обида на Аделину, отдавшую предпочтение старому другу. Глупость, конечно, ребячество – но обидно.

Аделина выглядела уставшей, весь обход не снимала очков, очевидно, пытаясь спрятать синяки под глазами. Матвею хотелось думать, что она переживала из-за их ссоры, но в голове звучал мерзкий голосок, нашептывавший: «Не обольщайся. Диссертацией она занималась, вот и не спала. И ты тут ни при чем, даже не надейся». Мажаров поймал себя на том, что трясет головой, как вылезший из воды пес, чтобы вытряхнуть эти гнусные и неприятные мысли.

– Что с тобой? – ткнул его в бок Филипп.

– А? В голове шумит, – пожаловался Матвей.

– Может, давление? Погода-то…

Проливные дожди сменились изнуряющей жарой, обрушившейся на город сегодня с самого утра – когда Матвей выходил из дома, термометр за окном показывал двадцать два градуса, и это в половине седьмого.

– Да что я – дед старый, на погоду и давление жаловаться? – шепотом возразил он, и Филипп хмыкнул:

– Ну, не мальчик уже, это точно.

– Доктора, вам неинтересно? – прозвучал ледяной голос Аделины, и они оба быстро скроили виноватые мины.

После обхода Матвей быстро спустился в кабинет психолога – операция была назначена на одиннадцать часов, таким образом, у него еще было время на беседу. Удивляло только, что собеседником Евгений Михайлович выбрал именно его.

– Можно? – постучав, Матвей толкнул дверь кабинета.

– Да-да, проходите, Матвей Иванович.

Евгений Михайлович придвинул севшему за стол Матвею чашку с крепким чаем, сам рассеянно помешал ложкой в своей и сказал:

– Не могу отвязаться от этой мысли.

– Давайте по порядку, Евгений Михайлович, – делая большой глоток, попросил Матвей.

– По порядку, по порядку… Было это очень давно, я сейчас даже год не вспомню. Собирал я в то время материал для научной статьи, – начал Евгений Михайлович, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. – И занесло меня в один дом инвалидов. Не спрашивайте зачем, это долго и не очень интересно. Так вот. В этом доме инвалидов была своя, так сказать, звезда – молодая женщина после автодорожной аварии, прикованная к постели. Представляете – ни рукой, ни ногой не могла пошевелить. Она лежала в отдельной комнате, вроде бы за ней кто-то ухаживал. И меня попросили с ней поговорить. Знаете, я поразился. В таком плачевном состоянии, вообще практически без шансов – она улыбалась, не была замкнутой, не сетовала на судьбу, словом, сохранила совершенно адекватную психику.

– Пока ничего не понял, – признался Матвей.

– И вот я вам что скажу… Мне кажется, что ваша Куликова очень похожа на ту женщину. Очень.

– Этого не может быть, вы же понимаете. Если человек парализован… А Куликова вполне на своих ногах, работает, пластику лица вон делает.

– А мне показалось, что и она меня узнала, – сказал вдруг Евгений Михайлович. – И с того момента стала избегать или делать все, чтобы я сам отказался от сеансов с ней.

– Мне кажется, вы просто спутали. Вполне возможно, что Куликова напомнила вам ту женщину, так бывает, все на кого-то похожи. Но с медицинской точки зрения…

– Как же ее звали… – словно не слыша Матвея, продолжал психолог. – Надо же… какое-то имя… ах, да – Алина. Фамилию, конечно, уже не вспомню.

– Ну вот. А эта – Наталья.

– Это мало что значит.

– Другими словами, Евгений Михайлович, вам все-таки пора в отпуск, – заключил Матвей. – Вы переутомлены, это может негативно сказаться на пациентах.

Психолог как-то странно посмотрел на него и неожиданно согласился:

– Возможно, вы и правы. Напишу-ка я, пожалуй, заявление на отпуск.

Примерно через полчаса, бросив взгляд в окно ординаторской, Матвей увидел, как Евгений Михайлович удаляется от корпуса в сторону парковки.

С Аделиной Матвей столкнулся на выходе из операционной – он закончил свою операцию, Аделина же шла мыться на свою.

– Ты поздно закончишь? – спросил он.

– Думаю, до пяти со всем управлюсь, – абсолютно нормальным тоном ответила она.

– Тогда я дождусь.

Аделина только пожала плечами, не ответив ни «да», ни «нет», словно ей было все равно – хочешь, так жди, не хочешь – свободен.

«Или это я просто зол, потому так воспринимаю? – думал Матвей, шагая в ординаторскую. – Она просто на операцию настраивается, к чему ей сейчас какие-то лишние эмоции? А я, как истеричная барышня, вижу второй подтекст там, где его вообще не может быть».

До конца рабочего дня он велел себе не думать об Аделине и не накручивать разные ненужные мысли. Зато разговор с Евгением Михайловичем крутился в голове и никак не желал оттуда испаряться.

– Не может этого быть, – бормотал Матвей, расхаживая по ординаторской. – Нет, случаи, когда люди начинали двигаться после парализации, конечно, бывали, но… это ведь такая гигантская работа, время, силы и деньги, что в доме инвалидов об этом и говорить смешно. Нет, Евгений Михайлович просто ошибся, перепутал.

Но мысль не отпускала, и Матвей решился на авантюру.

«А назначу-ка я Куликовой сканирование, – решил он. – Скажу, что необходимо посмотреть, как себя ведет лобная кость, а снять попрошу и грудной отдел. Если была травма позвоночника, это будет видно».

Он и сам не понимал, зачем это делает, но желание узнать хоть что-то о пациентке, найти ключик к которой не смог даже психолог, возобладало.

Наталья

Оказалось, что скрывать что-то от Аглаи довольно тяжело. Она вдруг стала задавать мне какие-то странные вопросы, требовала перечитывать по нескольку раз только что отредактированные фрагменты, вносила какие-то правки, снова слушала, снова правила. Таблетки, которые считались обезболивающими, она принимала по-прежнему, однако вела себя совсем иначе, чем прежде. К моему удивлению, изменилось и качество ее текстов. Они стали почти прежними, меня это обрадовало и испугало одновременно – я поняла, что мой проект окажется под угрозой, если Аглая вернется в прежнюю форму. Нет, сейчас, когда собственный роман почти написан, я уже не могла позволить это.