Минуту или две мы сидели, глядя на небо, погрузившись в странное молчание. Мягко покачиваясь на качелях, Тео рассказал мне о галактиках, которые целуются и сталкиваются; о сверхновых — звездах в предсмертной агонии, которые взрываются, излучая сияние миллиардов солнц. Рассказал о туманностях, громоздких облаках сияющего газа, которые парят в космосе, словно толстые медузы.

— Это потрясающе, — в бессилии проговорила я, посмотрев наверх. — Эта громадность в голове не укладывается.

— Да. К примеру, ближайшая от нас звезда. Альфа Центавра, всего в четырех световых годах, не так уж далеко на первый взгляд. Но на самом деле это больше, чем двадцать пять триллионов миль. Одна наша галактика так огромна, что Солнцу требуется двести двадцать пять миллионов лет, чтобы один раз обойти ее центр. Медленнее улитки.

— Невероятно. — Я затаила дыхание.

— После этого наши повседневные тяготы уже не воспринимаются так серьезно, — добавил он, усмехнувшись. — Налоги, штрафы за парковку, посещение зубного, даже развод.

— Ты прав. — Ненависть к Эду вдруг показалась мне смехотворной и абсурдной. Мы оба — не более чем одна миллиардная субатомная частица в безграничном космосе. — Великолепно, — сказала я. — У меня нет слов.

— Да, — ответил он. — Великолепно. И что самое интересное, когда мы смотрим на звезды, на самом деле мы видим прошлое.

— Как это?

— Ведь их сияние достигает Земли спустя какое-то время. Глядя на Сириус, самую яркую звезду на небосводе, мы видим его таким, каким он был восемь лет назад — ведь он находится от нас на расстоянии восьми световых лет. А некоторые из галактик, сфотографированных телескопом Хаббл, в миллиардах световых лет отсюда. Их свет путешествует сквозь космос тысячелетиями — возможно, сейчас их уже и не существует. Вот в чем смысл астрономии, — тихо проговорил он. — Она позволяет заглянуть в прошлое. Понять наше происхождение.

— Понять наше происхождение… — задумчиво повторила я. — Любующийся Луной, — вдруг произнесла я.

— Что?

— Анаграмма слова «астроном»[30], — я только что поняла.

— Любующийся Луной, — повторил Тео. — Как красиво. Ты мастер составлять анаграммы, да? — добавил он.

— Этому легко научиться. Ты находишь параллельные значения, переставляя буквы, располагая их в другом порядке.

— Ты любишь, чтобы все было по порядку, да, Роуз?

— Да. И всегда любила. Я даже из имен часто составляю анаграммы.

— И какая же анаграмма у имени Роуз?

— Узор.

— Не только. Эрос[31].

Я взглянула на него.

— Да, и Эрос тоже.

Он опять поднял глаза. Внезапно у нас над головами пронеслась вспышка, оставляющая за собой яркий свет.

— О-о-о — метеорит! — воскликнула я. — Нет, это не метеорит. Это всего лишь фейерверк, — засмеялась я. И посмотрела на часы: без двадцати двенадцать.

— Хочешь еще бренди? — спросил Тео. Издалека доносились звуки праздника. — Наверное, нужно пить шампанское. Я рад, что этот год наконец закончился.

— И я. Я дважды переезжала, вышла замуж, рассталась с мужем, и все за двенадцать месяцев. Не слишком ли много грандиозных жизненных событий для одного года?

— Да уж. Интересно, каким будет этот год, — тихо добавил он.

— Если бы ты был астрологом, а не астрономом, ты бы знал.

— Мне исполнится тридцать, — серьезно произнес он.

— Когда?

— Первого августа.

— Первого августа? — повторила я.

— Да, а что? Что особенного?

— Нет… ничего, — ответила я. Не знаю почему, но в этот день на меня всегда накатывает депрессия.

— У тебя тоже день рождения в этот день?

Я мрачно рассмеялась.

— Нет. Я родилась в июне. Так… что еще произойдет в твоей жизни в этом году? — спросила я, меняя тему.

— В мае выйдет книга, и я разведусь.

— Значит, пути назад нет?

— О нет. Фиона уже не передумает. Мне кажется, у нее кто-то появился.

— Правда?

Тео кивнул.

— Она не кричит об этом на каждом углу, но у меня такое ощущение.

— Может, и у тебя кто-нибудь появится, — проговорила я, вспомнив Беверли.

— Может быть. Не знаю. Лишь в одном я уверен — Вселенная расширяется, никогда не остается статичной, и я хочу, чтобы моя жизнь тоже менялась. Я скучаю по жене, — добавил он. — Это было… ужасно, но я уверен, что ее чувства ко мне изменились.

— Можно задать тебе один вопрос, Тео? — вдруг осмелев, спросила я.

Он посмотрел на меня.

— Как хочешь.

— Это правда, что ты вернулся из Лидса, только чтобы закончить работу?

— Д-д-а, — ответил он, слезая с качелей и заглядывая в телескоп.

— Ты так торопился, что уехал в канун Рождества?

— Да.

— Ты что, не мог подождать до утра? Или хотя бы дождаться, пока начнут ходить электрички?

— Не мог, — тихо произнес он. — Я не мог ждать.

— И как долго ты ловил машину?

Он задумался.

— Пять с половиной часов или около того. Но машин было мало, и пришлось набраться терпения.

— Ты уехал ночью?

— Да.

— Но почему?

— Потому что я… вдруг запаниковал из-за книги.

— Но почему же ты не взял рукопись с собой домой к родителям, чтобы поработать там?

— Я… волновался, что потеряю ее или, знаешь, оставлю в электричке. — Я ошеломленно уставилась на него. — Ты мне не веришь, да? — спросил он.

— Нет, — тихо проговорила я. — Не верю.

Он сел у детской горки, положив подбородок на ладони.

— Хорошо. Я скажу тебе правду. Настоящая причина, по которой я уехал так внезапно, — Рождество с родственниками, которое оказалось таким кошмаром, что я просто не выдержал. Мне нужно было выбраться оттуда.

— Поссорился с родителями?

— Нет. С женой моего отца.

— С мачехой?

— Нет. Я бы не хотел называть ее даже мачехой: это просто женщина, на которой женился мой отец.

— А что случилось с твоей родной матерью? Где она?

— Моя мать умерла. Ее не стало, когда мне было девять.

Как странно, подумалось мне. Мы знакомы всего шесть недель, а я уже знаю так много о Тео. Знаю, какой зубной пастой он пользуется, каким бальзамом после бритья; знаю его вкусы в еде и музыке. Знаю, что в детстве он проводил каникулы в Норфолке, и даже знаю, за кого он голосует. Мне известно, почему распался его брак, и тем не менее я и понятия не имела, что его матери нет в живых.