На этот раз она не отвечает, на этот раз он не поймет. Его вообще здесь нет и рядом не было давно. Кто он такой, чтобы судить? Всего лишь фантом прошлого, засевший у Жени в голове.

Она встает, перебрасывает ногу через бортик, затем вторую. Какая-то из них скользит на мокрой плитке, и Женя падает лицом вперед, плашмя. Вспышка боли. Колени саднит, с руки капает кровь – кожа рассечена от локтя до запястья. Голова немного кружится, когда Женя поднимается, опирается на раковину, смотрит на себя. Лицо вроде цело, зубы целы.

Женя ревет, больше от обиды. Оконные стекла на кухне тонко дребезжат в ответ, ветер бьет по ним, он ждет снаружи. Хочется одеться, взять остатки коньяка и спуститься к маяку, а потом обратно, просто идти и идти, пока несут ноги.

Она находит бинт, садится на унитаз и заматывает руку. Почему-то вспоминает про Амина, который тоже бросил, но не до конца, кишка тонка взять и разорвать все раз и навсегда, не оставлять себе возможности приезжать и трахаться иногда.

И там, на унитазе, Жене в голову приходит отличная идея с привкусом мерло и коньяка.

– Нам надо поговорить, – шепчет она Голощаповой с утра.

Голощапова чуть морщится – наверное, от Жени тащит перегаром, но Жене плевать на это, ее страх и сердце на дне стакана, на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц убежал. К тому же она еще не протрезвела.

– Я не могу сейчас, – мямлит Голощапова, но Женю не остановить.

– Я быстро. Просто хочу предупредить. Смотри, что мне Амин прислал недавно.

Женя показывает переписку, всё-всё, все скрины переписок, которые Амин ей высылал, всё то, что он писал ей о других, о многих, и Голощапова меняется в лице. Шок сменяется болью, и эта перемена почему-то приятна.

– Ты будь осторожна. Видишь, он рассылает вашу переписку. Что, если по офису разлетится, что, если все узнают…

Тут Женя выразительно поднимает брови: мол, сама понимаешь, что будет, да? С коллегой, вот это всё. Возлагает Голощапову на алтарь стыда-и-срама, и темный бог радостно принимает эту жертву, сжирает с потрохами. Глаза Голощаповой наливаются слезами, наконец граница пройдена, истерика таки случится.

– Я не хотела… – выдыхает она. – Я же не знала…

Она срывается на слезы, под взглядами коллег Женя ведет ее в туалет, подает салфетки, выслушивает то, что не было предназначено для ее ушей, гладит по содрогающейся спине, по теплым острым лопаткам. Она-то знает, как это страшно, что все узнают (вы знали, что Женя лежала в психушке? да вы что, да что вы говорите). Потом Голощапова отпрашивается домой по каким-то там причинам, а Женя возвращается на место. К ней подходят, осторожно спрашивают, что же случилось, но Женя загадочно и скорбно молчит. Она не скажет, нет, не имеет права, там личное, вы понимаете… И подошедшие кивают, они все понимают, сочувствуют Голощаповой. Амина на работе нет, жаль. А может, он ничего и не заметил бы. Разве только в обед, когда вдруг обнаружилось бы, что Голощаповой на месте нет.

Насытившийся стыд-и-срам возвращается, став сильнее, чем обычно. Женя вдруг понимает, что наделала. Ей же приятно от чужой боли, от розовых осколков в чужих глазах. Как она скатилась до такого? Когда успела в это превратиться? И в том, что Женя – дура, вины Голощаповой нет.

Злая радость тут же иссякает, оставив сумрачную пустоту похмелья. Женя доделывает перевод, правит договор, заказывает такси директору – Лика вновь взяла отгул, а кто, если не переводчица, ее заменит? Колени болят, царапина под рукавом болит, горло болит сильнее, и Женя во время обеденного перерыва бежит в аптеку, берет таблетки для рассасывания, пьет теплый чай.

Уже дома она набирает маму – у них в Москве день только начался.

– Скажи тете Миле, что я поеду, – говорит.

– Ты уверена? Женечка, ты точно уверена, что надо?

– Да, мам. – Женя проверяет, уже на автомате: Голощапова была в сети пять минут назад, на ее стене свежий пост – песня о разбитом сердце. Было бы из-за кого разбивать. – Я уверена.

– У нас Эльвира Анатольевна будет ночевать, – с некоторой опаской заявляет мама.

Женя смотрит в окно, на детскую площадку. На качелях раскачивается кто-то – непонятно, мальчик или девочка, виден только спортивный костюмчик серого цвета, голову закрывает листва.

Сколько сейчас было бы ее ребенку? Восемь? Семь? Пошел бы в первый класс. Женя уже бы покупала канцелярские товары, форму, обувь, на Первое сентября взяли бы гладиолусы – она сама приходила с такими. Вместе подписали бы тетрадки и выданные учебники.

– Ничего, я в гостинице остановлюсь, – отвечает она. Выслушивает многократные «зачем», «дорого же», «билеты тоже дорогие», но настоящая причина так и повисает в воздухе невысказанной. Мама не в силах ее произнести, за что Женя ей благодарна.

Она долго стоит у окна, не включая свет. Кухня обнимает ее за плечи стенами, молчит, потому что некому нарушить тишину, а Женя делать этого не хочет. Она слишком часто говорила с пустотой.

Она погружает взгляд в соленую ночную гущу, тянется к пузатым теням контейнеровозов, похожим на тени больших животных. Мысленно пишет тому-кто-понял-бы.

ты знаешь, что дальневосточные ночи густые, как кисель?

Тот-кто-понял-бы не отвечает, мысленный мессенджер не ловит сеть, и Женя отправляет то же самое Амину в ватсапе. После добавляет.

взяла билеты в Мск. все-таки поеду

я бы хотел с тобой, отвечает Амин. я бы с тобой там станцевал.

еще простыла, добавляет Женя. горло болит.

Пауза.

хочу увидеть, как ты поймаешь букет, пишет ей Амин.

я тебя приглашала, напоминает Женя, впрочем, зная ответ.

нет, я не могу поехать, ты знаешь почему.

Родственникам Жени плевать, с кем она явится на свадьбу, Амин боится зря. Может возникнуть нестойкий интерес к тому, кто же соблазнился странненькой Женей, но он быстро выветрится, как запах дешевой туалетной воды.

В любом случае спорить смысла нет. Осознав это, Женя чувствует облегчение.

Наверное, ей хватит.

Она открывает мысленный нескончаемый чат и пишет тому-кто-понял-бы – тоже мысленно.

знаешь, хорошо, что он не поедет на свадьбу. он всю поездку бы испортил

Потом добавляет.

хорошо, если ты тоже не поедешь.

И жмет «Отправить».

– Да, мама!

Что мама говорит, не разобрать, слышны лишь отдельные звуки, пунктир в музыке, громыхающей в такси. Вообще, Женя не против электронщины, Женя всеядна, но сейчас из-за электронной долбежки не слышно даже мыслей.

– Мама, я тебя не слышу, подожди! – говорит она, накрыв трубку ладонью, и кричит водителю: – Простите! Вы не могли бы сделать потише?