– Он мертв.

– Да, – тихо ответила Надин.

Кровь отхлынула от ее лица, оставив смертельную бледность. Даже губы женщины стали серыми и неожиданно тонкими.

– Мне придется пойти в полицию, – продолжил Анри, – и сообщить, что он ел здесь в субботу. И что здесь стоит его машина.

Надин провела руками по лицу. Муж видел, что ее кожу покрыла пленка пота.

«Ей невероятно скверно», – подумал он.

– Боже, – произнесла Надин. Это прозвучало как едва слышимый, но глубоко отчаянный зов о помощи.

– А где ты, собственно, была в субботу вечером? – спросил Анри.

– Что?

– Где была ты? В субботу вечером?

– У своей матери. Я тебе ведь уже говорила.

– Я так думаю, – сказал Анри, – что тебе придется сказать это еще и полиции.

– Полиции?

– Я ведь сказал: мне придется заявить, что Симон был здесь. А так как его машина стоит на улице, полиция – как и Лаура – будет предполагать, что с ним что-то случилось по дороге от «У Надин» до парковки. И в связи с этим они начнут интересоваться и нами. Они захотят знать, чем ты занималась в субботу, и проверят твои показания.

– Но мы ведь вообще не обязаны ничего им сообщать.

– Его машина припаркована совсем рядом с нашим домом. И Лаура в любом случае сообщит, что он был здесь, если полиция не узнает об этом раньше, и тогда будет выглядеть странным, что мы не заявили об этом. Так что нам следует быстренько сообщить, что нам известно.

Надин кивнула, но Анри не был уверен, что она действительно поняла его. Женщина опять уставилась на фото, и ее муж отдал бы целое состояние, чтобы узнать, какие картинки сейчас крутятся у нее в голове.

Он дал ей минуту, прежде чем начать новое наступление.

– Ты уверена, что твое алиби подтвердится при проверке?

На этот раз жена поняла его. Она подняла глаза, и на лбу у нее появилась глубокая складка.

– Прости, что ты сказал? – спросила она в ответ, и ее муж подумал, что на протяжении всего этого своеобразного разговора она только и делала, что задавала вопросы «Что?», «Как?» или «Прости, что ты сказал?», в то время как он высказывал осмысленные вещи.

– Ну, я просто хотел обратить твое внимание на то, что одно дело, если ты обманываешь меня, и совсем другое – если полицию.

Анри ожидал услышать очередное «Что?» или «Как?», но, к его удивлению, супруга даже не попыталась разыграть удивление.

– С каких пор ты знаешь, что я не была у матери? – спросила она.

– Я знал это с того момента, как ты сообщила мне, что собираешься к ней.

– Ты ничего не сказал.

Анри почувствовал, как исчезает его ощущение триумфа, которое он испытал от охватившего его жену ужаса. Злобная радость продлилась недолго, ей на смену пришли печаль и упадок сил.

– А что я должен был сказать? – устало спросил он. – Что я должен был сказать, чтобы получить честный ответ?

– Я не знаю. Но когда один человек откровенно высказывает, что думает, другой часто тоже открывается в ответ.

Анри подпер голову руками. Откровенность… Как часто в эти дни та последняя суббота вставала у него в памяти! Иногда он даже думал, что другой мужчина гораздо лучше справился бы с этой ситуацией. Почему он не потребовал от Надин объяснения? Почему не ударил кулаком по столу? И не только в эту субботу, но и намного раньше, в какой-то момент во время всех этих долгих мучительных лет, когда он чувствовал, что все больше и больше теряет свою любимую, когда между ними господствовало это ужасное молчание, которое было во много раз ужаснее, чем ссоры в первые совместные годы. Почему они не выяснили свои отношения в разговоре?

«Это должно было исходить от меня, – подумал Анри. – Она ведь все сказала. Что она ненавидит Ле-Льюке и «У Надин». Что она ведет жизнь, которой никогда не хотела. Что она разочарована и ей страшно. В сущности, она даже сказала мне, что воспользуется любой возможностью, чтобы вырваться из этой жизни…»

– Ты хотела в субботу вечером встретиться с Петером, – сказал он.

Надин кивнула. Ее темные глаза, смотревшие с отчаянием и ужасом, наполнились горечью.

– Да, – ответила она, – мы хотели уехать вместе. Навсегда.

– Где ты ждала его?

– На мосту. На маленьком мосту между Ла-Кадьером и кварталом Колетт, там, где его дом. Петер хотел еще раз заглянуть туда и посмотреть, можно ли взять с собой что-нибудь еще. Вначале он предложил, чтобы я ждала его там, но я не захотела. Среди всех этих фотографий с Лаурой и ребенком… среди всех этих вещей, которые они вместе купили для этого дома… Тогда мы договорились встретиться на мосту.

Перед глазами Надин всплыла картина: она сидит в своем маленьком зеленом «Пежо» у обочины дороги. Было темно, да еще и дождь ухудшал видимость. Она снова и снова поворачивала ключ в замке зажигания, чтобы включить «дворники», а потом напряженно всматривалась, не едет ли кто через мост. Это и так можно было бы увидеть по свету фар, и ей не нужно было постоянно протирать стекла. Но так она могла хоть что-то делать и не была обречена на полную пассивность.

Надин припарковалась на территории квартала Колетт, на краю полей, в таком месте, где Петеру тоже хватило бы места остановиться. Она пересела бы в его машину, а свою оставила бы там. Когда-нибудь Анри заявил бы о ее исчезновении – может быть, уже на следующий день или через день, – и тогда ее машину обнаружили бы. Вероятнее всего, полиция заподозрит преступление, и Анри придется жить с мыслью, что его жену убили и где-то зарыли, причем вполне возможно, что это преступление никогда не будет раскрыто. Но ей не было жаль его из-за этого. Она уже давно перестала испытывать к нему что-либо кроме антипатии.

Правда, Мария могла проговориться…

Все это время у Надин было такое чувство, что она никому, действительно никому не должна даже намекать о своих планах. Она слишком много слышала и читала о планах, рухнувших лишь из-за того, что кто-то не смог придержать свой язык. А этот план был самым важным в ее жизни. И если что-то пойдет не так, это будет равносильно самоубийству.

Но у нее была мать…

Если к другим людям у нее не было привязанности – ни к друзьям, ни к родственникам, ни даже к отцу и уж совсем никакой к Анри, – то в том, что касалось матери, она не могла освободиться от определенных чувств. Бедная, слабая Мария, которая никогда по-настоящему не могла устроить свою жизнь… Надин всегда ненавидела ее за это и, может быть, продолжала ненавидеть до сих пор, но тем не менее против собственной воли чувствовала ответственность за нее. Пусть Анри мучается до конца своей жизни в догадках о невыясненных обстоятельствах ее судьбы, но мысль о том, что Мария будет роптать, плакать и никогда не найдет покоя, беспокоила Надин. Она написала письмо, в котором просила мать не переживать, написала, что у нее все хорошо, лучше, чем когда-либо, что она уедет со своим немецким другом и никогда не вернется, и попросила у матери прощения. Она носила это письмо с собой в сумке и хотела отправить его в аэропорту в Ницце, незадолго до взлета. В нем Надин просила Марию никому не говорить ни слова, но она знала свою мать: было бы невероятно, если бы та не проболталась.