Харун осознал опасность. Действовать надлежало без промедления. При всех своих достоинствах Харсама был всего лишь представителем халифа и не обладал его полномочиями. Что касается Фадла ал-Раби, сменившего Яхью в должности визиря, он не имел талантов знаменитого Бармакида, и его полномочия были менее обширными. Важные решения мог принимать только сам халиф. Харун решил прибыть к месту восстания.

Отправиться в Хорасан в том физическом состоянии, в котором он находился, было мужественным поступком. Харун был болен, и знал это. Его мучили боли в животе. Для человека, возможно, пораженного раком, преодолеть достаточно большое расстояние верхом на коне было ужасным испытанием. Однако халиф отмел все сомнения, потому что очень высоко ставил свою роль главы ислама и стремился во что бы то ни стало сохранить наследие Аббасидов.

Он покинул Ракку, оставив в столице своего третьего сына Касима, которому поручил управление Сирией-Авасим. Затем он отправился в Багдад и на время своего отсутствия поставил во главе государства своего сына Амина.

Мамун, со своей стороны, видел, что силы отца на исходе. Боясь, что в случае своего отсутствия он может лишиться должности наместника Хорасана, отведенной ему договором о наследовании, он настоял на том, чтобы отправиться вместе с Харуном. Кому и было ехать, как не ему, наместнику восточных провинций? Визирь Фадл ал-Раби также сопровождал халифа вместе со своими главными секретарями.

Путь оказался трудным. Каждый из сыновей приставил к отцу по шпиону, чтобы следить за признаками ухудшения его состояния: верный Масрур — меченосец из «Тысячи и одной ночи» — собирал сведения для Маму-на, врач Джибрил — для Амина, и еще один человек — для Касима. Все, кто окружали его, желали ускорить его конец, и потому ему, повелителю правоверных, халифу ислама, без колебаний предоставляли самых норовистых лошадей, что заставляло его жестоко страдать.

Узнав о том, что при одном из царей Индии находился знаменитый врач, он послал за ним самых быстрых из своих гонцов. Лечение принесло ему временное облегчение. Тогда халиф сделал кое-какие распоряжения и, в том числе, приказал Мамуну немедленно отправляться в Мерв, чтобы в случае смерти халифа он уже находился в столице провинции вместе со своими войсками. Из Рейя, где он провел несколько дней, Харун отправился в Гурган, а потом, страдая от недостатка свежего воздуха, в сторону Туса, где его болезнь усилилась. Там он и остановился, не в силах продолжать путешествие. К нему привели брата Рафи ибн Лайта, который попал в плен в одном из сражений. «Враг Бога, сказал он ему, ты и твой брат привели Хорасан в такой беспорядок, что я вынужден совершать столь далекое путешествие в том ослабленном состоянии, в котором я нахожусь. Но, клянусь Богом, я желаю, чтобы ты умер самой ужасной смертью, которая когда-либо выпадала человеку» (Табари). И халиф доставил себе отвратительное удовлетворение, приказав мяснику разделать этого человека; ему поочередно раздробили все кости тела, затем отрубили пальцы рук и ног и, наконец, разрубили тело на четыре части.

Несмотря на собственные страдания и на жестокие муки, которым Харун подвергал других, поэзия не переставала его трогать — например, вот эти строки, которые он приказал записать каллиграфу:

«Можно ли сказать, что эти слова обращены только ко мне?» — спросил он.

Двадцать четвертого марта он собрал всех Аббасидов, присутствовавших в его армии, и произнес несколько фраз: «Все, что живет, должно умереть. Все, что молодо, должно состариться. Вы видите, что судьба сделала со мной. Я даю вам три совета: свято блюдите свои обещания; будьте верны своим имамам и дружны между собой; присматривайте за Амином и Мамуном: если один из них восстанет против своего брата, подавите его восстание, заклеймите его коварство и измену». Затем он раздал часть своего имущества, и, поскольку стал заметен его предсмертный хрип, «он приказал привести осла и хотел сесть на него, но его ноги безжизненно повисли, и он не мог удержаться в седле. Он приказал расстелить перед ним несколько саванов, выбрал один для себя и, глядя на него, произнес слова Корана: «О, не помогло мне богатство мое! О, исчезло мое могущество!» (Коран, LXIX, 28–29).

Он умер в тот же день, 24 марта 809 г. (3 джума 193 г. х.). Рядом с ним были его сын Салих, визирь Фадл ал-Раби и его самые близкие слуги. Его похоронили там же, в Тусе, в саду Санабад, в месте, которое впоследствии стало называться Мешед, «Могила мученика», но в память не о халифе, а об Али ал-Рида, восьмом шиитском имаме, умершем в Тусе в 818 г. и похороненном поблизости от гробницы Харуна. Останки имама укрыл пышный мавзолей, к которому стекаются паломники со всего шиитского мира. Захоронение Харуна ар-Рашида исчезло.

Праведный халиф

Так, вдали от Багдада, закончилось правление халифа, чей образ впоследствии прославил золотой век Аббасидов и арабской цивилизации. О счастливых периодах потомки всегда помнят то, что придает им блеск, и оставляют в тени то, что их обесцвечивает. Современники Харуна, ставшие свидетелями распада империи, хранили память о том времени, когда она еще была практически невредимой и единой под неприступной и неоспоримой властью повелителя правоверных, окруженного великолепием двора, которое само по себе служило отражением доселе невиданного расцвета.

Как мы увидим, двадцать три года правления Харуна и несколько последующих десятилетий были периодом, когда, несмотря на огромное расслоение, жизнь горожан была наиболее благополучной. Всего через тридцать лет после своего основания Багдад превратился в экономический центр известного в то время мира. Покрытая городами Месопотамия стала центром притяжения для людей и товаров, а оттуда во всех направлениях поступали природные материалы и готовая продукция; причем как раз в конце VIII и начале IX вв., то есть в эпоху «доброго Харуна» и его первых преемников, последствия этого процветания затронули большую часть населения.

Это также было время мощного интеллектуального взлета, который при Мамуне стал еще более впечатляющим. Роскошный двор, благотворительность Зубайды, Бармакидов и самого халифа в сочетании с преуспеванием поэтов, переводчиков и людей науки, развитием новой поэзии и появлением первых великих прозаиков создали образ, который со временем сделался еще ярче. Его отражение можно найти на страницах «Тысячи и одной ночи»] оно часто приукрашено, возможно, искажено, но в целом верно, если искать в нем не историческую правду, а картину общества и атмосферы. Таким представлялось это время людям, создавшим эти истории, действие которых разворачивается в Багдаде и других городах Месопотамии. Масуди, писавший более чем через сто лет после смерти Харуна, отразил память, которую оставил о себе праведный халиф: «Таково было великолепие, богатство и благоденствие его правления, что эту эпоху называют золотым веком».

Чуть ли не сказочный образ правления Харуна ар-Раши-да многим обязан тем несчастьям, которые обрушились на халифат и Аббасидов назавтра после его смерти. Трудно охарактеризовать этого человека и правителя. Кем он был — легкомысленным прожигателем жизни или безжалостным деспотом? Непоколебимым и безукоризненным мусульманином? Политическим гением или коронованным глупцом? Одни возносят его до небес и наделяют всеми добродетелями, а другие хулят, однако этот человек, которого абсолютная власть вполне могла бы испортить, был не слишком склонен к крайностям и умел использовать свою власть, не поддаваясь слабости или сомнениям, но и без излишней жестокости, хотя, когда это было необходимо, он не знал жалости. Подтверждением этому служит то, как он поступил с Бармакидами. Подобно тому, как Сулейман Великолепный приказал убить в своем присутствии Ибрагима, своего самого близкого друга, Харун приказал отрубить голову Джафару, заточить Яхью, которого в прошлом называл «отцом», и Фадла, своего самого сведущего министра. Эти жестокие кары, которые он долго готовил в самой строгой тайне, заставляют нас увидеть в нем подозрительность, скрытность и злопамятность. А также страх. В качестве другого примера можно привести его отношение к Алидам, за которыми он вел непрерывную слежку и которых устранял, когда считал, что они представляют опасность. В Йемене он приказал задушить мятежников, а на смертном одре он осудил на самые страшные муки брата восставшего Фадла ибн Сахла. Но не стоит забывать о неизменно мятежном духе его религиозных и политических противников, Алидэв, хариджитов, зейдитов, последователей Муканны и множества других, приобретавших сторонников благодаря социальному недовольству.