— Только ты ошибаешься. Я не девочка. Я — ангел. Ангелам незачем продаваться, Марлен!

— Вы тут не скучаете? Извините, что мы вас покинули, но бизнес, бизнес!..

Майкл Великолепный был уже рядом. Улыбался, щурил голубые глаза. Учитель стоял рядом с ним. Молчал.

— Извините, мадам, это в-ваше?

Растерянный мальчишка в белом пиджаке. В дрожащих руках — поднос, на подносе — белый огонь. В этом мире соединения углерода в чести.

Антифон

— Не понимаю, Учитель!

— Обезьянка, обезьянка... Куда ты лезешь? Тебя интересует твой Рим?

— Он не мой!

— Продали твой Рим — с потрохами. Весь этот плач о замыслах Отца... Ну ты сама видела.

— Видела, Учитель. И слышала. И даже догадалась. Братья упрекают Тебя в нарушении воли Отца только для того, чтобы Ты им помог.

— Угу.

— Без Тебя они не могут, потому что... Потому что половина из них — предатели, а остальные — трусы!

— Знаешь, Папия Муцила, ты Мне надоела. Мы квиты — ты сделала то, о чем Я просил, остальное уже Мое дело. А ты живи, как хочешь. Сокрушай Рим, разводи волков на Капитолии. Все, считай, учение закончилось!

— Нет, Учитель. Сказавши «алеф», следует говорить «бейта». Я останусь с Тобой. И если это... искушение — так кажется? — то Тебе придется придумать что-нибудь получше.

— Получше... Хорошо! Ты уйдешь со своим парнем в мир, где даже не слыхали о Римской Волчице. Ты станешь царицей — или даже богиней, у тебя будет двадцать здоровых детей, ты проживешь сто лет, ничем не болея.

— Как доктор Андрюс Виеншаукис? Теряешь квалификацию, Хэмфри!

— А если... Если бы Я тебя сейчас убил, Папия Муцила.

— А сколько раз умирала Лилит?

* * *

Эномай улыбался во сне. Стараясь не шуметь, я сбросила тунику, отшвырнула в угол пачку сигарет (не исчезла видать, потому что в руке держала!). Сейчас я обниму его — и забуду, все забуду, не хочу помнить такое! Забыта забыть, забыть!..

А это что?

Кольцо на безымянном пальце — огонек белый, огонек зеленый. Не сняла, забыла. Оставить? Или тоже — в угол?

Холодное золото впилось в кожу — не оторвать.

Антифон

Это кольцо до сих пор на моем пальце. Те же огоньки — белый, зеленый. Только иногда сквозь них просвечивает Что-то красное, неровное, словно отсвет далекого пламени.

* * *

Говорит Ганник-вождь:

— Уже год мы проливаем кровь за нашу Италию. Много крови, целые реки! Вчера зарезали трех овец, позавчера — еще двух. И козу — два дня назад. Мы по уши в крови, правда, Крикс? Это ты обещал, собирая нас на Везувии? Ах да, забыл, мы еще режем кур. И даже героически их похищаем у проклятых римлян. Отважное воинство курокрадов! Это и есть твоя борьба, Первый Консул Крикс?

Ганник... С ним я познакомилась уже здесь, на Везувии. Не из гладиаторов, не из рабов. Инсубр воевал где-то на севере за Падусом, от сенатской амнистии отказался, пришел к нам с небольшим отрядом. Помощник Крикса.

Говорит Ганник-вождь:

— Каждая украденная курица — удар по Римской Волчице, подрыв всей хозяйственной жизни Республики. Сулланские ветераны трепещут от страха, Сенат запирает двери Гостилиевой курии, Капитолий в трауре. Слава Италии!.. Что молчишь, Первый Консул Крикс?

Он не верит никому, Гай Ганник. В темных глазах — гнев и презрение. Не верит — и не молчит. За него многие, из гладиаторов, из рабов, из свободных. Устали — надоело.

Говорит Ганник-вождь:

— Хороша борьба за Италию — сидячая да лежачая! Пролежни косят нас, скука сбивает с ног. Скоро вообще впадем в спячку, как галльские медведи. Я вижу, ты уже заснул, Первый Консул Крикс, тогда пусть ответит мне Эномай, герой Эномай, отважный мститель. Кажется, вчера ты одержал победу, перед которой Канны — легкая прогулка? Сколько окороков твои парни приволокли в лагерь Целую дюжину? Неужели больше? Надеюсь, ты уже воздвиг трофей?

С ним трудно спорить, с Гаем Ганником. Его слова — наши мысли, его гнев — наш гнев, его нетерпение — тоже наше.

Говорит Ганник-вождь:

— Почему бы тебе не взять Капую, Эномай? Что мешает? Может, та девочка, что тешит тебя каждую ночь? Извини, Папия Муцила, если обидел. Ты тоже — отважный боец Италии, правда? Увидев тебя, легионеры падают без чувств, остается только подбирать щиты да гладисы. Говорят, ты героически проплыла на корабле до Испании и назад? Может, ты успела заехать и в Рим, к своим дружкам — поделиться новостями? Сколько среди нас героев!

Мы на Везувии год, почти уже целый год. Собираем людей, собираем оружие. Но разве такой войны мы хотели? Разве мы — разбойничья шайка?

Говорит Ганник-вождь:

— Так почему мы прячемся? Чего мы ждем? Скажи мне Крикс! Ты, Эномай, скажи! Вы же наши вожди, наша надежда, мы выбирали вас, голоса считали, словно в Сенате каком-нибудь. Только почему так получилось, что нами правят гладиаторы? Самые доблестные, скажете? Самые опытные? А может, самые набожные? Что за алтарь вы там выстроили, за лесом? Кого ты собираешь у алтаря, Крикс. Только не говори, что ты — потомственный жрец. Разве ты, твои предки поклонялись этрусскому Тухулке? Болтают, будто он вас всех усыновил?

Не отвечают, в сторону смотрят. И Крикс смотрит. Эномай, и все их друзья. И я не отвечаю — нечего. Прав горячий Ганник — почти все старшие у нас из гладиаторов, только не из простых, не из «ячменников». А-доп-то-ция? Дети Тухулки?

Говорит Ганник-вождь:

— Молчите? Молчите и дальше, я уже слыхал ваши ответы. Так приказал Спартак! Ну конечно! Великий полководец Спартак, наш Ганнибал, наш Пирр Эпирский. Легко и удобно ссылаться на приказы. Спи и дальше, Крикс, Первый Консул! Воруй окорока, герой Эномай! Предавай нас и впредь, Папия Муцила! Падайте на колени перед своим Тухулкой, заменившим вам отчих богов. Да живет вечно Государство Италия!

Говорит Ганник-вождь. Мы молчим.

* * *

— Ты ответишь, Крикс?

— Спартак уже ответил: «Ждать!»

Антифон

Теперь, много-много лет спустя, когда о нас уже пишут книги... Агриппа, с которым мы говорили обо всем и о Везувии тоже, даже не дослушал, руками всплеснул: «А как иначе, Папия? Войну, настоящую войну следует начинать Не с набега, не с сожженной виллы, а с громкой победы. Настоящей, чтобы у врагов кровь застыла в жилах. Твой Спартак поступал абсолютно верно. Правило боя: жди, когда твое преимущество возрастет максимально, а силы врага столь же уменьшатся. Мы с Цезарем-младшим три года ждали, пока Антоний и его египтянка утратят задор, закиснут на Ниле. А горячих голов всегда хватает, на то и война. Твой Спартак — действительно великий полководец!»