совсем невмоготу стало без огня), бесшумно подполз еще ближе, прислушался.

Вначале было слышно ему только, как нудно и неразборчиво бубнит Чиграш. Косой же почти все время молчал, лишь изредка роняя два-три слова, из которых одно, по крайней мере, — мат.

— Ну все, — вдруг резко сказал он, обрывая Чиграша. — Делать нам больше нечего — надо брать магазин. Харчей всего на раз осталось.

— А если сторож там? Чего с ним?

— Нам выбирать не приходится — так и так конец один: что в тайге, что в тюряге.

— По-тихому надо бы, может, обойдется еще.

— Как получится, — отрубил Косой, и было слышно, что он поворачивается на бок. — Часок-другой покемарим и пойдем.

Леня чуть выждал, отполз и пошел в деревню.

Дойдя до крайнего дома, он постарался хоть как-то привести себя в порядок, чтобы не насторожить кого-нибудь при возможной встрече, и пошел Широкой улицей между домов, в которых давно уже не было огней и тепло и спокойно спали люди.

Была у Лени сначала мысль поднять их, предупредить и просить помощи, но быстро ушла, потому что не имел он на это права — мало ли что может случиться: Косой, если что, патронов жалеть не станет. Поэтому все Леня должен сделать сам, до конца. И он пошел на единственное пятно света, провожаемый рычаньем и лаем собак.

Вот и магазин. Леня постоял немного в темноте, осматриваясь. Дом — бревенчатый, добротный. Задняя стена, по всей вероятности, глухая, за ней — не то кусты, не то огород. На боковых окнах — решетки. Значит, попасть в магазин можно только через дверь. На ней — большой висячий замок, а над крыльцом болтается жестяной конус с сильной лампой и вьются вокруг мошки.

На крыльце, в ярком свете сидит сторож, курит. Он в зимней шапке, в теплом пальто с поднятым воротником Между колен — двустволка. Леня вышел из темноты и не спеша пошел к нему. Сторож поднял голову, вглядываясь, прислушиваясь к его шагам. Леня кашлянул.

— Стой, — сказал сторож. — Степа, ты, что ли? Хватит гулять, спать иди — жена небось ругается — заждалась.

— Здравствуйте, — сказал Леня, подходя к сторожу. — Я не Степа.

Сторож встревоженно встал, поднял ружье и щелкнул курками.

— Кто такой? Почему ходишь? — это был крепкий старик с широкой бородой и, судя по всему, человек смелый и уверенный в себе.

— Я геолог, — поспешил Леня и опять кашлянул в руку. — Иванов моя фамилия. Вот приболел чуток, ребята меня к вам отпустили, попариться. В крайнем доме остановился.

— Это в котором же дому? Под лиственницей? Где ворота с козырьком? — проверяя, спросил сторож, не опуская ружья.

— Нет, — спокойно ответил Леня — подходящий дом он себе присмотрел заранее, когда шел по деревне. — Напротив колодца, маленький, с навесом во дворе. Кобель там еще злющий, хрипатый какой-то.

— А… стало быть, у Васильевны? — все еще сомневался сторож.

— Не знаю, — так же спокойно сказал Леня, устало садясь на ступеньку крыльца. — Не познакомились еще. Она спросонок засуетилась, сразу баню побежала топить, а я к вам, за папиросами. Не угостите? А то в тайге— махра да махра, а у меня горло болит.

Сторож, посчитав проверку законченной, прижал ружье локтем к боку, полез в карман за папиросами.

— Ну, поизносился ты, парень. Чистый бродяга, на бича похож. А худой-то…

— Были бы кости, — бодро отшутился Леня, с наслаждением закуривая, — а мясо нарастет.

— Оно и верно, — согласился сторож, усаживаясь рядом. — Дело твое еще молодое. Только бороду сброй. Что у вас за мода такая пошла?

— Да не мода — проще так, хлопот меньше и комар не так жрет.

— Ага, — засмеялся старик. — Точно! Он, проклятый, в бороде путается.

Леня почувствовал, что момент настал, надо начинать.

— Не боязно вам так-то, по ночам одному? — спросил он. — Говорили нам, что в тайге трое каких-то шастают. Милиция их ищет. Участковый у нас на базе был, предупреждал.

— Как же — сообщали, обращались. Да оно дело такое — в тайге отродясь кто-нибудь да шастает. Она, матушка, любого либо скроет, либо похоронит.

— Не знаю, как и сказать… Может, зря я всполошился…

— А что такое? — встревожился сторож. — Случилось что? Или видал кого? Ты говори, не сомневайся.

— Черт его знает… Вот подходил я к деревне вашей и по нужде с дороги сошел, в кусты. Слышу, двое прошли, тихо, но с разговором. Много я не слыхал, но два слова уловил: про магазин говорили, про сторожа. Ну кто в магазин-то на ночь попрется? А с другой стороны, может, это ваши кто, за водкой — мол, упросим сторожа, отпустит. Не заходили?

— Вон как? Ну, ладно. Хорошо, что упредил. Мы их встренем, у нас, почитай, в каждом дворе по четыре ствола имеется.

— Осторожней только — народ, видно, отпетый.

— Справимся, не впервой. Не захватим — так отгоним. — Деду, судя по всему, не терпелось повоевать. — Ты вот что: в том вон доме в окошко стукни и Степке скажи, чтоб ко мне бежал, мы с ним населению поднимем. И иди себе, лечися, без тебя управимся.

Как Леня и рассчитывал, Косого и Чиграша в лесу уже не было. Леня разыскал свой топорик (большой они, видимо, взяли с собой), отошел в сторонку и подрубил березу, но не до конца, чтобы стояла до поры. Потом перенес к ней палатку, расстелил, лег на нее, прижав к себе карабин, и стал ждать. Ждать, когда в деревне злобно залают собаки, раздадутся крики и выстрелы, когда снова придет пора действовать самому.

…Они опять бежали. В бессильной злобе, в страхе, обгоняя, отталкивая друг друга, стремясь скорее скрыться в лесу.

И только они добежали до своей стоянки, как вдруг рядом раздался короткий стук, треск, зашумело так, будто упало дерево, и чей-то звонкий голос завизжал на весь лес:

— Здесь они, товарищ лейтенант, здесь! — и грохнул и далеко покатился по верхушкам деревьев винтовочный выстрел.

Косой, обернувшись на звук, не целясь, выстрелил тоже и врезался в кусты. Чиграш рванулся за ним. Они бежали сломя голову, не выбирая дороги, спотыкаясь о пеньки, падая, пробегая по инерции на четвереньках, вскакивали и снова бежали. Наверное, им казалось, что они в глухой западне, что деревьев в лесу стало вдруг больше, что они нарочно широко раскинули свои ветви, сильные и упругие, стараясь изо всех сил сдержать панический бег, что все вокруг — против них и, не зная жалости, словно в отместку за что-то, пытается их схватить и погубить.

Когда затихли вдали треск и шорохи и топот ног,