Косой и Чиграш привыкли чифирить напропалую, к тому же он добавлял в нее листья брусники и смородины. К чаю — один сухарь и один кусочек сахара.

Было тяжело телу, но легко душе. Как ни странно, все тяготы этой дикой гонки не ложились на него бременем, которое хотелось бы поскорее скинуть. Напротив, отними это сейчас у Лени — и вся его жизнь лишится цели, весь он обмякнет и обрушится грудой тряпья, как огородное пугало, из которого выдернули палку…

Так он и шел, вернее, бежал, осуществляя свой план, верша свой праведный суд. И он ни на мизинец не сомневался в успехе. Неудачи теперь просто не могло быть, иначе это было бы слишком большой несправедливостью. И кроме того, он сам держал в руках и свою, и чужие судьбы, сам управлял ими — уверенно, настойчиво. Он точно знал, чем все это кончится, что ждет его врагов, каким будет их конец.

Одного он только не знал. А именно того, что в их игру вступило еще одно действующее лицо, что третьим звеном в их зловещей цепочке стал участковый, который так же неутомимо идет по следу, прикидывая, как ему одному всех их половчее задержать и доставить куда положено.

Но и участковый еще не во всем разобрался. Почему, например, они идут врозь? Почему один из них заходил в село и предупредил сторожа? Почему были брошены сапоги — ведь без обуви в тайге то же самое, что без спичек. Много было еще вопросов. Но главный сейчас— куда они бегут?

Участковый развернул карту, стал размышлять, стараясь предугадать, куда неудержимо стремятся эти трое? Скорее всего, вот к этому притоку. Видимо, там они спрятали похищенную лодку и собираются спуститься по реке. Значит, надо, срезав путь, выйти туда раньше их и, смотря по обстоятельствам, либо задержать их самому, либо взять в помощь людей.

Участковый сидел у костерка, ворошил угли, думал. И совсем недалеко от него так же сидел у костерка Леня. А еще подальше — корчились в какой-то ямке на островке среди болота, пытаясь согреться, Косой и Чиграш, поджимавший под себя босые, израненные ноги. И разделяла их тайга, и связывала одна ниточка, на которой всего два узелка — страх и долг…

Чиграш все больше отставал от Косого, с трудом ковыляя на разбитых ногах, обернутых рваными тряпками, в которые превратились рукава его телогрейки.

Косой все реже останавливался, поджидая его, шел теперь не оглядываясь, сдерживая сильное и все растущее желание покончить с нытьем Чиграша одним выстрелом. И видимо, это вскоре случилось бы, но тут им выпала удача — наткнулись на павшего, видимо, подраненного лося, еще почти не тронутого ни зверем, ни птицей. Забыв осторожность, они прямо у туши развели костер и жарили и ели несвежее, затхлое мясо, рыча, обгладывали кости, утирали грязными руками грязные рты. И здесь же завалились спать, не думая об опасности, одурманенные сытостью и усталостью. Ночью они опять ели, а под утро Косой тихо встал, отрезал от туши здоровенный кусок, обвязал его, забросил за спину и пошел дальше, ступая осторожно, без шума, не оглядываясь.

Чиграш чихнул от солнца, проснулся, сел, кряхтя, и стал перематывать на ногах тряпье. Потом он огляделся и, не подозревая, что Косой ушел совсем, подобрал обрезок мяса, сунул его в угли и раздул их, подложив немного дров.

Он поднес кусок ко рту и вдруг встревожился. Вскочил, хотел позвать, но не решился, только махнул рукой и сел, заплакав в грязные ладони. -

Когда он отплакался и поднял голову, напротив него стоял Леня. Стоял спокойно, держа карабин наперевес, чуть опустив ствол. И молчал.

Чиграш икнул и отпрянул назад, наткнувшись спиной на дерево, и вдруг, приоткрыв рот, лихорадочно закрестился, приговаривая: «Господи, помилуй…»

У Лени вдруг на секунду дрогнуло сердце — так он был жалок и слаб, этот Чиграш, так похож на голодную, изможденную собаку, еще недавно злобную и жестокую, а теперь совсем не страшную, вызывающую только брезгливую жалость. Но это быстро прошло, и Леня поднял карабин.

— Не надо, — прошептал Чиграш. — Нельзя.

— Что, худо тебе? Некому тебя кормить, некому твои вонючие портянки стирать, некому «поброть», да? И поиздеваться ты ни над кем не можешь. И морду никому не набьешь, и пинка не дашь. Плохо твое дело, а будет еще хуже.

— Не надо, — опять попросил Чиграш. — Не убивай. Косой — и то меня пожалел.

Леня отступил немного назад и бросил ему веревку. Чиграш закрылся руками как от удара.

— Обмотай ноги и завяжи узлом, — сказал Леня. Чиграш сначала не понял, потом обрадовался, усердно закивал головой и начал обматывать лодыжки веревкой.

— Спички есть?

— Зачем? — опять испугался Чиграш, заподозрив что-то недоброе.

— Дрова колоть, — усмехнулся Леня. — Давай сюда. Чиграш порылся в карманах и бросил ему почти полный коробок.

— Теперь мордой вниз и руки назад. — Леня, брезгливо морщась, потому что сильно воняло то ли Чиграшом, то ли тухлым мясом, обвязал ему запястья, нарастил веревку и привязал ее к дереву.

Чиграш снес все безропотно и только хлопал глазами. Леня помог, ему повернуться на бок.

— Лежи здесь. И не ори.

— Сдохну я тут. Не жалко тебе? И отвечать придется.

— Не сдохнешь. Не жалко. Не придется.

И тут Леня немного дал сбой, не выдержал суровой роли мстителя. Он расстелил палатку, перекатил на нее Чиграша и укрыл его свободным краем.

— Пустил бы ты меня. Не уйду, матерью клянусь. Куда мне бежать — босому да голодному?

— Нет уж, полежи, подумай. Попробуй, как на цепи сидеть и на диете. — Леня вынул из сидора фляжку с водой и сухарь, положил рядом, на палатку.

— Парень, как же я пить буду-то? Только мучаешь меня…

Об этом Леня не подумал. Пришлось связать ему руки спереди, чтобы мог открыть фляжку и поднести ее ко рту.

— Ну, вся любовь, — сказал Леня. — Будь здоров. Скоро вернусь.

Чиграш посмотрел ему вслед и вдруг крикнул:

— Косой к лодке бежит! Там его лови!

— Знаю, — не оборачиваясь, бросил Леня. — Все сам знаю.

Косого он нагнал уже к вечеру и, таясь в кустах, долго наблюдал, как тот бродит по воде в поисках лодки, видно, забыв место, где она затоплена. Потом Косой вылез на берег и стал искать Ленину зарубку на дереве. Разыскав ее, подобрал длинный шест и снова полез в воду.

Все это время Леня надеялся, что Косой хоть на минуту выпустит из рук карабин — повесит его или приставит к дереву. Но Косой ученый