Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот отступил на шаг и ловко, как в кино, вскинув пистолет, сказал:
— Стоять! Руки вверх!
…Они просидели у костра всю ночь. Участковый внимательно слушал Ленин рассказ, задавал нелегкие вопросы и — нет-нет — с острой жалостью смотрел в его смертельно усталые глаза.
К утру они договорились, как будут действовать дальше, и участковый ушел, оставив Лене все свои продукты. Вернулся он только вечером.
Дождавшись полной темноты, они тихо спустились к реке и сели в лодку. Участковый греб без плеска, изредка легко приподнимая весла над водой, давал бесшумно сбежать каплям с лопастей и снова тихонько погружал их в воду.
— Значит, все ясно? — шепотом спросил он Леню. — Особо не высовывайся — не надо, чтобы он тебя узнал, почаще перебегай и побольше стреляй.
Опустив на минуту весла, он передал Лене горсть патронов. Леня вложил три штуки в магазин, а остальные сунул в карман.
Так же беззвучно они причалили к острову и сидели в лодке почти до утра. Комаров здесь, на ветерке, не было, да их и вообще сильно поубавилось, и заметно ленивее они стали. Спокойная была ночь. Плыла над рекой голубым туманом, сонно всплескивала где-то у берегов, сверкала чистыми, почти осенними, звездами. Говорить было нельзя, и Леня застыл в каком-то приятном, немного грустном оцепенении, будто прощаясь с чем-то навсегда. Очарованный спящей тайгой, которую он, в сущности, так и проглядел за всеми своими бедами и суетой, Леня остро чувствовал к ней какую-то неясную, почти сыновнюю благодарность. И вовсе не за то, что она кормила и укрывала его, а за что-то гораздо более важное и значительное…
Едва посветлело небо на востоке и выше поднялся над рекой туман, начав медленно и незаметно таять, как добрый сон перед хорошим пробуждением, участковый тронул Леню за рукав, сошел на берег и оттолкнул лодку.
Леня, чуть касаясь веслами воды, направил ее, подхваченную течением, к нижнему краю острова, пристал там и тоже сошел на берег. Он не боялся, был спокоен и только хотел, чтобы скорее все закончилось.
Весь расчет был построен на том, чтобы провести операцию в неясном еще свете утра, чтобы перед Косым мелькали только тени, чтобы он не мог стрелять прицельно, чтобы думал, будто их много, а не всего-то двое, из которых один — слабак Леня.
Подняв карабин, он выстрелил в воздух и сразу же побежал по шумящей траве к центру острова. Не успела окрепнуть после первого выстрела тишина, как он снова грохнул и снова побежал, приближаясь к тому месту, где должен быть Косой.
Упав в траву, Леня пытался рассмотреть, что там, впереди, но ничего пока не увидел.
— Сдавайтесь, Худорба! — услышал он в стороне измененный мегафоном голос участкового. — Вы окружены, а Рычков задержан. Сдавайтесь! Не усугубляйте своей вины!
И тут Леня увидел его: Косой вскочил и, пробежав немного, упал, огрызнувшись выстрелом. Трудно было Лене подняться, но только на мгновенье. Он выстрелил, опять коротко перебежал в сторону Косого, бросился на землю и пополз, чтобы снова возникнуть перед ним уже в другом месте.
Первая пуля, выброшенная карабином Косого, прошла далеко — он бил на авось, брал на испуг, стремясь прорваться. к берегу. А вот теперь он уже целился — то в одного, то в другого Леню, которые появлялись и исчезали перед ним. Стрелял уже не затем, чтобы уйти — он понял, что это безнадежно, — а затем, чтобы убить.
Перезаряжая карабин, Леня увидел, что Косой бежит прямо на него, увидел настолько близко, что различил его пустые глаза и взгляд куда-то в сторону, мимо всего.
Леня заспешил, уронил патрон, стал зачем-то подбирать и обдувать его, вместо того, чтобы загнать в ствол другой. Ушли секунды, и Косой уже рядом, так близко, что слышно, как тяжко шуршат сапоги по траве, слышно хриплое дыхание и бешеный стук сердца. И тут Леня понял, что Косой не видит его, и плотнее прижался к земле. Пусть бежит, никуда он не денется, некуда ему деваться…
Леня, словно земля толкнула его снизу, отбросил карабин и резко встал во весь рост. Косой шарахнулся в сторону и первый раз за все время прямо взглянул ему в глаза. На миг что-то изменилось, дрогнуло в его лице и опять стало на место — он повел стволом и остановил его против Лениной груди. Но тут метнулась сбоку тень, карабин Косого взлетел вверх, а сам он, взбрыкнув ногами, тяжело брякнулся оземь, и участковый оказался на нем, заламывая и вкладывая в кольца наручников его руки,
Стало опять тихо. И в этой тишине послышался далекий комариный звон моторной лодки.
Леня поднял свой карабин, а участковый фуражку, отряхнул ее, заботливо осмотрел и надел франтовато, немного набок.
— Вставате, гражданин Худорба. Пошли.
Косой медленно, неловко поднялся и направился к берегу. Участковый шел сзади.
Когда они проходили мимо, Леня сказал:
— Вся любовь, — и, как футболист по встречному мячу, с разворота изо всех сил врезал Косому ногой по заднице.
— Да ладно тебе, — только и сказал тот примирительно, опять глядя куда-то в сторону, мимо всего.
Участковый чуть заметно и одобрительно, с пониманием, кивнул и отвернулся, будто ничего не видел.
Они вышли к лодке и все трое устало сели на ее борта. Из-за поворота выскочила моторка, помчалась, вздыбив зеленые усы, прямо к ним и почти вся выскочила на берег, о который весело заплескалась поднятая ею волна. В моторке приехали охотинспектор и двое здоровых мужиков с ружьями.
Леня, по просьбе участкового, объяснил им, как найти Чиграша. Они пересели в гребную лодку и поплыли на ту сторону, к притоку. А Леня и участковый, усадив Косого, пошли на моторке в поселок.
Над тайгой вовсю играло солнечное утро. Начинался новый день.
Недели две Леня пролежал в больнице. Туда к нему каждый день приходил следователь, заглядывал участковый и всегда что-нибудь приносил — то кулек орехов, то домашних пирогов.
С Косым и Чиграшом Леня встречался еще не раз — на очных ставках, а потом и на суде. Теперь они были совсем другие — подмигивали ему, заискивали и откровенно унижались, Чиграш даже стал говорить Лене, мол, вспомни, это я все говорил Косому, чтобы не убивал тебя, когда ты ногу сломал, и шутил с тобой по-дружески, и табачком делился, помнишь?
Леня же, когда становилось совсем невмоготу и противно, вспоминал то чудесное утро, которым завершил он, наконец, долгий и трудный путь к себе, мечтал о новой встрече с тайгой. Он это право честно заслужил, потому что