– Какую миссию? – сглотнув, выговорил Буш, ему было страшно и тоскливо, он не знал за собой таких ужасных свойств. – Какую еще миссию?

Но базилевс не слушал его, говорил о своем, торопливо, жарко, как будто оправдаться за что-то хотел, спешил, не успевал…

– Как думаешь, Усатый просто так начал репрессии? Нет. Его слишком часто обижали. Начал из мести, а потом понял, что иначе со страной не справиться. И вот уже раскручен маховик, уже несет его нелегкая на тройке, уже постораниваются другие народы и государства, уже открылась пропасть, чтобы принять эту тройку целиком – вместе со стариками, детьми и беременными женщинами…

– И все-таки в чем моя миссия? – перебил его Буш.

– Миссия в том, чтобы всю страну спасти, как Усатый пытался. А чтобы жила страна, ты уничтожишь их всех… Тех, кто тебя обижал, их детей и родителей, их жен и мужей, их родственников, друзей, знакомых, всех, кто был жесток или просто недобросовестно выполнял свои обязанности. Их не переделать, а кого не переделать, того надо остановить. Такова твоя миссия в конечном итоге, и ее блюдут триумвиры.

– Им-то это зачем?

– Во время уничтожения всего и вся и деньги легче добывать, и власть безусловнее. Знаешь, почему меня убрали? Потому что я усомнился в этой миссии. Я не смог стать океаном черной желчи. А ты, наверное, сможешь. Вот только захочешь ли? Подумай и скажи себе, хочешь ты стать причиной гибели миллионов? Нет? Тогда выпусти меня… Слышишь? Я где-то тут, во дворце. Может, в пирамиде, неподалеку от кадавра, но я где-то рядом, я чувствую… Потребуй у триумвиров, а нет, так сам найди меня, по радиосигналу, но выпусти, прошу тебя, выпусти… Выпусти, иначе доберутся и до тебя… Доберутся и сделают с тобой такое, о чем даже подумать страшно. А я не позволю им. Я смогу тебя защитить. Не веришь? Знай, они будут сосать из тебя жизнь, сосать и отдавать кадавру! Но ты даже пальцем пошевелить не сможешь. У тебя один шанс – это я. Освободи меня, прошу… Не сегодня, так завтра, через год, через тысячу лет… Я буду ждать, слышишь, буду ждать сколько нужно, только освободи! Умоляю!

Мертвец кричал во весь голос, надсаживался, впечатавшись, впившись лицом в экран.

Буш не заметил, как встал со стула, как пятился прочь, с ужасом глядя на искаженное смертной мукой, бледное, синее лицо базилевса. Не заметил, как толкнул спиной дверь и вошел, не глядя, прямо в пластиковый террариум, где сидело бурое, окаменевшее чудовище. Не увидел, как поднялся варан на коротких ножках, как разверзлась нечистая пасть, как мелькнуло в ней жадное змеиное жало…

Во дворце было непривычно тихо. Все его насельники попрятались по углам, как тараканы, и старались не выходить лишний раз на свет. Если и надо было кому пойти по делам, тот старался прошмыгнуть неслышно, тенью. Даже тяжеловесные хранители передвигались на цыпочках. Ощущение близкой беды витало под низкими сводами…

Мрачнее тучи сидел базилевс в своем кабинете.

Вот уже полдня он не выходил отсюда, не ел ничего и не пил. Челядь, чувствуя надвигающуюся грозу, не решалась и носа к нему сунуть. Триумвиры тоже не показывались на горизонте, только верный варан устало лежал в своем аквариуме, прикрыл глаза веками – то ли спал, то ли просто так отдыхал.

Было, было от чего мрачнеть и хмуриться, было от чего трепетать царственному сердцу. Восставший из мертвых предтеча напугал его так, как никто и никогда до этого. Он не всему поверил, конечно, несчастный предшественник его был явно не в своем уме. Но если даже десятая часть сказанного правда – страшно подумать, что может случиться дальше.

Надо было что-то решать, что-то делать – но он не мог. Воля его и мысль были подавлены, парализованы страхом, только и способен он был, что оцепенело сидеть в кресле за столом…

В самый разгар мрачного и бессмысленного сидения открылась тяжелая дверь кабинета. Но открылась не полностью, слегка, будто у того, кто стоял с другой стороны, сил не хватало открыть ее настежь. Через проем, легко мерцая, влетела одинокая бабочка. Базилевс нахмурился еще больше: он прекрасно знал, кто появится следом.

Бабочка протанцевала сквозь весь кабинет и бесследно растворилась в пыльном столбе солнечного света, тянувшегося от окна прямо к варану. В следующую секунду в кабинет вошел уже и сам Мышастый – вошел и остановился на пороге, с вызовом глядя на базилевса.

Много чего странного и удивительного повидал во дворце за эти дни Буш, но вид триумвира – дикий и неподобающий – все равно поразил его.

Свой вечный серый костюм Мышастый сменил на красную накидку, что-то вроде буддийской рясы, которая спускалась почти до пола. Безволосые руки, важно сложенные на животе поверх рясы, были совершенно голыми (это наводило на мысль, что под рясой ничего нет, кроме самого Мышастого). Снизу из-под рясы сиротливо выглядывали серые матерчатые тапочки вроде тех, которые носят в Шаолине китайские монахи. Но хуже всего и удивительнее гляделась лысая голова царедворца: короткие пепельные волосы его начисто истребила какая-то злая сила.

Постояв несколько секунд, словно давая высочайшему по достоинству оценить его новый образ, Мышастый решительно заявил:

– Собираемся, потентат. Пора ехать,

– Куда собираемся? – не понял Буш. – И почему вдруг такая срочность?

– Надо повидать одного бога, – кратко отвечал Мышастый…

Бог, которого требовалось повидать, жил в Бурятии, в Иволгинском дацане. Звали его хамбо-лама Итигэлов.

– Впрочем, «живет» – не совсем то слово, правильнее говорить «пребывает» или даже «присутствует», – объяснил Мышастый базилевсу. – Да вы наверняка про него слышали, потентат. Великий нетленный лама, 75 лет на том свете с возвращением на этот, и так далее, и тому подобное.

Буш кивнул головой. Про Даши-Доржо Итигэлова он и в самом деле читал что-то. Считалось, что лама этот, умерев, не умер на самом деле, а ушел в медитацию-самадхи, а тело его сохранялось нетленным уже около ста лет.

– Вот-вот, – покивал Мышастый. – Только это далеко не все. Нетленно не только тело, сознание ламы тоже живет… И есть версия, что и мы, и весь окружающий нас мир – всего лишь проекция этого самого сознания.

Удивительный этот разговор проходил на борту реактивного самолета Airbus-380. Базилевс и триумвиры привольно раскинулись на мягких, нежнейших диванах уютного голубого оттенка, чуть слышно, успокаивающе гудели моторы, прямо над головой распростерлось небо – необычно синее, насыщенное, слово опрокинутый ввысь океан. Ветерок из кондиционеров ласкал лицо, и казалось, будто нет над ними прозрачной пластиковой крыши, а несутся они на огромной летающей лодке, из которой так легко выпасть в бездонную пропасть под ногами.

– А это не опасно? – спросил Буш, осторожно поглядывая вверх, туда, где глубоким темно-синим огнем горели небеса. – Не разобьется?

– Тут нечему биться, – отвечал Чубакка. – Это не настоящее стекло, просто проекционный экран. Хотите, сменим картинку?