class="p1">— Прости! — начинаю я паниковать. — Просто... Просто это мучило меня все эти годы. Я не хотела, чтобы так вышло. Не хотела, чтобы ты пострадала. Но сделать ничего не могла. Мы были ужасно пьяны, я почти ничего не помню. Марта, мне очень жаль, что так вышло... Прости меня, пожалуйста. Прости, что не смогла тебе помочь...

— Не шутишь, — скривившись, выразительно ведет она бровями. Отвернувшись, молчит некоторое время и, наконец, смотрит на меня: — То, что случилось со мной, с такой же вероятностью могло произойти и с тобой. Просто тебе повезло больше. Если забыла, то именно я предложила поехать на ту квартиру, так что... Если тебе и нужно извиняться, то не за это.

— А за что? — хватаюсь я за спасительную соломинку.

— За свою трусость, Люб, — пожимает она плечами, словно это и так очевидно.

— Трусость? — не понимаю я.

— Ну да. Я бы не отказалась общаться с тобой, если бы ты оказалась на моем месте. Соответственно, и не мучилась бы виной на протяжении нескольких лет, чтобы потом в один прекрасный день взять, да и напомнить тебе о кошмаре, который ты вспоминать не хочешь.

— Но... я не отказывалась... Это мама. Она запретила мне с тобой общаться.

— И ты, конечно же, как послушная собачонка, исполнила команду хозяина. Люб, не ври себе. Ты испытывала жалость ко мне и облегчение от того, что не с тобой... Противоречивые чувства, да? Конечно же, удобнее было пойти на поводу у матери, нежели встретиться лицом к лицу со мной.

— Нет! Все не так!

— Именно так, Люба, — облокачивается она на столешницу и склоняется в мою сторону. — Ответь мне, ты сейчас сама распоряжаешься своей жизнью? Бросила балет, как хотела? В какой институт поступила? В тот, в который хотела, или тот, что выбрали тебе твои бабушка и мама? О-о-о... А может, ты и поешь, не скрываясь ото всех? Должно быть, очень профессионально, если у тебя за плечами три года занятий вокалом. Это так, Люб?.. Трусость, — заключает она победно, пока я ошарашенно молчу. — Ты боишься всего того, что угрожает спокойствию твоего собственного мирка. И ко мне ты не пришла именно поэтому.

Возможно, она права. Но далеко не во всем, правда? Я хотела ее поддержать! Но винила себя в случившемся. Да, мне было сложно чувствовать все то, что я чувствовала после того случая. Но это совсем не то, о чем думает она. Или... Или это одно и то же?.. Разве попыталась я воспротивиться маминому запрету? Нет. Покорно приняла его, жалея саму себя по причине, что не могу увидиться с подругой и сказать ей о том, что мне очень жаль...

Я в принципе стала ужасно покорной. Потому что, да, решила, что следовать маминым указаниям будет спокойнее. Проще. Удобнее...

Какая же я жалкая!

— Ты права, Марта, — честно киваю я. — Права... И мне жаль, что я такая. Жаль, что бросила тебя, когда была нужна. А сейчас... Сейчас мои извинения запоздали, да. Тебе пришлось справляться самой, и я рада, что ты смогла. Искренне рада, Марта. Извини, что напомнила обо всем этом... — поднимаюсь я с места. — Правда, извини. Я пойду. Спасибо за разговор.

— Люб, постой... — неуверенно просит она в мою спину.

Но я не могу остановиться. Мне хочется убежать как можно дальше. Отсюда. Ото всех. И в первую очередь — от себя.

Жаль, это невозможно.

Я не вижу дороги — в глазах стоят слезы, не разбираю, куда бегу. Просто бегу, неспособная остановиться. В ушах шумит кровь. А в крови бурлит ненависть к самой себе. Я просто прячусь за маминой строгостью. Всегда пряталась. Потому что ошибаться страшно. Страшно отстаивать свое мнение. Страшно стучать в двери, которые могут не открыться. Страшно терпеть неудачи и падения.

Удобнее запереть себя в четырех стенах своей комнаты и тихонечко винить кого-то в том, что тебе не позволяют расправить крылья.

И тут меня хватают чьи-то руки. Не сразу соображаю, что это Мирон, пытаюсь вырваться, сопротивляюсь. Невыносимо вдруг осознать свою никчемность.

— Эй, тише. Тише, фенек. Все в порядке, — пытается достучаться до меня Мир.

— Не в порядке! — кричу я. — Я ужасный человек, Мирон!

— Неправда, — прижимает он меня к своей груди. — Поверь мне. Я видел ужасных людей. И ты на них совсем не похожа.

Рыдания прорываются наружу. Жмусь сильнее к теплу Мирона, обнимаю руками его талию. Никогда не чувствовала себя настолько плохо, потому что никогда не винила в своих бедах себя. И сейчас я не хочу закрываться в своей комнате. Хочу, чтобы Мирон разделил эти чувства со мной. Он нужен мне.

Сильнее, чем это было еще утром.

Глава 23. Любовь

Мы возвращаемся в кафе, в котором ранее обедали, и я, согреваясь огромной чашкой свежесваренного кофе, рассказываю Мирону о нашем с Мартой разговоре и сделанных о себе выводах в том числе. Он не переубеждает меня и не осуждает. Наверное, Мир даже согласен с некоторыми сделанными мной заключениями.

— Расстраиваться причин нет, Лю. Все, что было в прошлом, останется в прошлом. Тут уже ничего не поделаешь. Подумай лучше вот о чем, — улыбнувшись, коротко касается он губами моего виска. — Ты уже давно не та девочка, что однажды переступила порог дома своего отца. Ты каждый день выходишь за рамки своего обычного поведения, верно? Иногда, чтобы стать самим собой, нужны определенные условия. Ты их дождалась. И поправь меня, если я ошибаюсь, но тебе самой нравишься новая ты, да?

— Ну... мне точно нравится больше не думать о балете, — робко улыбаюсь я.

— Вот. Главное, понять свои ошибки и сделать выводы. Ты с этим справилась. А по поводу страха... Все мы чего-то боимся — это неизбежно. Но если смотреть страху прямо в глаза, можно даже самого себя убедить в собственном бесстрашии.

— Звучит классно, — вновь улыбаюсь я, глядя Мирону в глаза. — Постараюсь запомнить это высказывание.

— Я, если что, напомню, фенек, — подмигивает он и притягивает меня к себе для объятий. — Можешь на меня рассчитывать.

— Спасибо, Мир.

Мы молчим некоторое время, просто наслаждаясь теплом друг друга. Но тут я думаю о том, что в любой момент меня могут его лишить, и признаюсь