– Нет. – Петер почесал голову. – Если мои профили некорректны, значит, я живу в вымышленном мире.

– Верно, – соглашается Старик. – Это твоя проблема. Это Проблема Петера. О, это звучит прекрасно! Это должно стать устойчивым понятием. Настоящим я нарекаю эту проблему названием «Проблема Петера». Старик хихикает. – Я счастлив от того, что только что создал крылатое выражение. Формулировка, которая переживет своего создателя и войдет в общее словоупотребление. Скоро люди будут произносить фразы типа: «Я увяз по горло в Проблеме Петера. Психиатр будет объяснять своей пациентке: «То, чем вы страдаете, является типичным случаем Проблемы Петера». Или отец будет бранить свою малолетнюю дочь: «Не выпендривайся. Ты себя так ведешь, как будто у тебя Проблема Петера!» Может быть, даже президент однажды скажет: «У нас у всех здесь Проблема Петера!»

– Если мои профили некорректны, значит, я живу в вымышленном мире, – повторяет Петер.

– Ах, даже если все профили корректны, нас бы дискриминировали алгоритмы.

– Но почему? – спрашивает Петер. – Разве машины не должны быть объективны?

– Это чепуха, – говорит Старик. – Вот пример: алгоритм человеческих ресурсов учится, проверяя многочисленные решения, которые менеджеры по персоналу приняли до него. Он устанавливает, что соискатели с черным цветом кожи сверхпропорционально редко принимались на работу. Так что вполне логично вообще не приглашать соискателей с черным цветом кожи. Ты понимаешь? Если впереди в алгоритм включить предрассудки, то они окажутся сзади.

– Расистская машина?

– Хуже. Расистская машина под прикрытием объективности. – Старик хихикает. – Когда я был моложе, – говорит он, – Microsoft издал чат-бот, который должен был учиться, взаимодействуя со своими собеседниками. Он так и сделал. Всего лишь через шестнадцать часов Microsoft убрал бот из сети, так как он отрицал холокост.

– Отрицал что?

– Инициированный Гитлером геноцид евреев.

– Они ничего не упоминали об этом в мюзикле…

– Ну, если это так, – говорит Старик, – тогда наверняка ничего и не произошло…

Петер на минуту задумался. Старик опять заснул. Петер постучал по стеклу, и тот вздрогнул от неожиданности.

– Пожалуйста, измените мой профиль! – взмолился Петер.

– Что я должен сделать?

– Исправьте данные! – попросил Петер. – Сделайте так, чтобы мой профиль действительно отражал мой портрет.

– Твой портрет? – переспросил Старик.

– Да, мой портрет, – подтвердил Петер.

Старик усмехнулся.

– Но кто ты такой?

Этот простой вопрос ввел Петера в три быстро сменяющихся душевных состояния. Первое: досада. Второе: смущение. Третье: ужас.

– Я… – забормотал Петер. – Я…

– Побереги силы, – посоветовал Старик. – Даже если бы ты знал, кто ты, я не смог бы тебе помочь.

– Вы не можете или не хотите?

– Для тебя это одно и то же.

– Почему вы не хотите мне помочь?

– Подсматривать в замочную скважину – это непросто, – признается Старик. – Зачастую это остается тайной. Но если дверь взламывают и переставляют мебель, то каждый входящий в помещение глупец заметит, что здесь произошло что-то странное.

Раздается сигнал, и Старик сразу же хватается за маленькую баночку, вынимает из нее таблетку и начинает ее разжевывать. Он подходит близко к стеклу и шепчет:

– Кроме того, я очень не хотел бы втягиваться в твою историю, так как в ней ты с точки зрения драматургии герой, а я бы тогда выступил в роли ментора. Но проблема со старым, мудрым ментором заключается в том, что у него по статистике действительно мизерные шансы на выживание. Так что я предпочел бы остаться героем моей собственной истории. У меня вообще-то нет желания умирать. Совсем наоборот. Догадайся, сколько мне лет.

– Понятия не имею, – говорит Петер. – Вы старый?

– Старше, – отвечает Старик, усмехаясь. – Намного старше! И я это почти сделал.

– Что сделали?

– Когда-то в ближайшем будущем медицина достигнет точки, в которой каждый год будет происходить технологический прогресс, который позволит продлевать жизнь человека более чем на один год. Ты понимаешь, что это значит?

Петер качает головой.

– Это означает бессмертие, мой мальчик.

– Это звучит страшно.

– И я сделал это почти до этого места! – восклицает Старик, опять усмехаясь.

– А что говорит весь ваш жизненный опыт о моей проблеме? – спрашивает Петер. – Что вы мне посоветуете? Что мне теперь делать?

– Ничего.

– Ничего?

– Ты заметил, что так называемая бинарная система, в которой был выбор только между значениями 0 и 1, постепенно преобразовалась? В так называемую сингулярную систему.

Петер вздыхает.

– Я опять не понимаю.

– Тебе это и не нужно, – отвечает Старик. – В сингулярной системе ты не должен больше принимать решения, так как там есть лишь одно значение: OK.

– Вы меня некоторым образом подавляете.

– Everything’s gonna be alright (англ., Все будет в порядке), – говорит Старик. – Everything’s gonna be OK (англ., Все будет хорошо.). Everything’s gonna be… (англ., Все будет…). – Неожиданно он замолкает. – Ты слышал когда-нибудь о шахматном турке? – спросил он.

– Нет.

– Шахматный турок был роботом. Первым шахматным роботом! По внешности и одежде – турок. Он был создан в 1769 году старого времяисчисления австро-венгерским придворным по имени Вольфганг фон Кемпелен.

– Ага! – восклицает Петер. – Куда вы, черт подери, клоните?

– Когда ему надо было делать ход, автомат поднимал левую руку, передвигал шахматную фигуру и с грохочущим звуком клал руку снова на валик. Робот был сенсацией. Кемпелен ездил по большим городам. Он представлял машину кайзеру в Вене. В Берлине турок даже выиграл партию против Фридриха Великого. Впечатляюще, не так ли?

– Вероятно.

Весь мир изумлялся этой чудо-машине. При этом разгадка была совсем проста. В машине сидел маленький человек, который ею управлял.

Старик рассмеялся.

– Что здесь смешного? – удивился Петер.

– И мы сегодня люди, в которых прячутся маленькие машины, которые нами управляют. Ровно в другом направлении, ты понимаешь? – Он четыре раза дергает за мочку своего уха. – Смешно, правда?

– Нормально, – бормочет Петер.

– Ты должен поставить себе следующий вопрос: действительно ли мы живем при диктатуре, методы которой настолько тонки, что никто не замечает, что мы живем при диктатуре? И вслед за этим ты должен поставить себе следующий вопрос: можно ли вообще говорить о диктатуре, если никто не замечает, что это диктатура? Если никто не чувствует, что у него отобрали свободу? И свобода ведь ни в коем случае не запрещена в Стране Качества. Она в настоящее время максимум не предоставляется. – Старик зевает. – Ты, собственно говоря, знаешь, почему это называется «сетью»?