умирания и отмирания. Вот три дня назад тому похоронил одного своего приятеля, с которым до того за два дня говорил и шутил. Рядом со мною два мне близких человека осуждены умереть от этого проклятого рака — если не через полгода, то через год. Смерть одного из самых больших друзей всей моей жизни с полгода назад меня совершенно скосила: я и работать не могу, и ни на что не реагирую, и мне все — все равно. Ну вот, друг мой любимый, что же мне тебе писать? У тебя чудный муж, отличные дети (Господи, какие отличные!!), кругом все полно интересных людей, уютный дом. А тут вот из Парижа письмо со струею гнилого воздуха из могильного склепа».

Через несколько месяцев после этого письма его не стало. По свидетельству отца Бориса Бобринского, молодого священника, который помогал ему в последние месяцы, «он безвременно устал жить и видел во сне близких ему ушедших, которые его звали». Свою кончину он предчувствовал и о ней ему поведал.

Причиной его смерти стало воспаление легких. Несмотря на высокую температуру, в морозную погоду он отправился в Кламар в сопровождении отца Бориса. Ехали сначала на метро, потом на автобусе. В храме, как обычно, было холодно, потому что отапливался он слабо. Отец Киприан сам не служил, а только причастился за службой, которую совершил отец Борис. Вернувшись на Сергиевское подворье, он слег и через несколько дней скончался.

Но были у его смерти и внутренние причины. Это прежде всего то старение, «устаревание», которое он сам так остро чувствовал: в шестьдесят лет он был внутренне гораздо старше своего возраста.

Еще одной причиной было полное — на протяжении многих лет — отсутствие у него интереса к земной жизни, привязанности к ней, радости о ней. «Ему было трудно жить, как другим бывает трудно восходить по лестнице», — говорил о нем отец Александр Шмеман.

Отпевали отца Киприана в кламарской церкви. Там же, в Кламаре, его и похоронили.

* * *

Жизнь сделала отца Киприана «странником» — человеком, который нигде не чувствовал себя дома, всегда тосковал по родине. Прожив сорок лет на чужбине, в том числе четверть века во Франции, архимандрит Киприан навсегда остался русским человеком. С утратой Родины он никогда не смог примириться: в течение всей жизни он носил в себе боль и тоску о России.

«Многие не понимали, что перед ними был человек смертельно раненый — не каким-то одним обстоятельством — личной трагедией, несчастьем, — а самой жизнью… Прежде всего, отец Киприан был ранен революцией и эмигрантством. Он принадлежал к тому поколению, которое оставило Россию слишком молодым, чтобы просто… продолжать начатое дело в эмиграции, но и недостаточно молодым, чтобы приспособиться к Западу, почувствовать себя в нем дома… Сколько бы он ни говорил о своем западничестве или же византийстве, домом его была Россия — пушкинская, толстовская, бунинская, зайцевская Россия, — отсюда раздвоенность и бездомность всей его жизни, страстная любовь к прошлому, с годами все усиливавшееся неприятие „современности“. Даже напускная, словесная „реакционность“, сменившая в последние годы столь же напускной „либерализм“ первых лет, были не „убеждениями“ а лишь выявлением той же тоски по дому так рано оставленному и с тем большей силой любимому». Так писал о нем отец Александр Шмеман.

А Марина Феннел много лет спустя вспоминала, что «он всегда был пессимистом, но с каждым годом этот его пессимизм становился все более ярко выраженным. Иногда казалось, что он просто места себе не находит… Отец Киприан жил в настоящем, будущим для него была только жизнь после смерти, а прошлое исчезло совсем. Революция разрушила все, что в его представлении было святым и неприкосновенным. Он был этим ранен, надломлен. Все, что происходило в России после революции, было ему страшно, и он ничего не хотел об этом знать, ничего об этом не читал и старался на эту тему не говорить».

Жизнь отца Киприана пронизана тоской по навсегда утраченному земному отечеству. Но за этой тоской стояло еще более сокровенное и глубокое чувство — тоски по отечеству небесному, где, по его словам, «вечная радость, вечная Литургия у Бога и в Боге».

Именно этой жаждой Абсолютного, Безусловного, Вечного объясняется та постоянная неудовлетворенность земным, временным, преходящим, которая была так свойственна отцу Киприану. Его душа томилась ожиданием Царства Божия,

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

Царь

Болгарский царь Симеон II

Прошло уже несколько часов, а он все стоял посреди пустого храма — с правой стороны, напротив иконостаса, возле «царского места». Несколько раз к нему подходили служители, предлагали присесть. Даже стул принесли и поставили рядом. Но он продолжал стоять — высокий, подтянутый, в элегантном темно-сером костюме, белой рубашке, синем галстуке в мелкий горошек, начищенных черных ботинках.

Величественный храм в византийском стиле построили российские архитекторы в начале XX века в качестве памятника русским воинам, павшим за освобождение Болгарии. Расписанный Васнецовым и другими выдающимися художниками, он поражает своей грандиозностью. За прошедшие сто лет росписи на стенах собора потемнели, стены в алтаре растрескались. Но иконостас из белого мрамора сохранился, будто был сделан вчера.

Так же хорошо сохранились расположенные справа от иконостаса два мраморных трона — патриарший и царский. Оба выполнены в форме шатра с конусообразной крышей, опирающейся на четыре колонны. По обе стороны лестницы, ведущей к царскому трону, лежат на полу вытесанные из мрамора львы, высоко подняв головы и приоткрыв пасти. Трон находится в глубине шатра, рядом с ним два трона поменьше — для царицы и наследника престола.

В Синодальной палате, находящейся рядом с Александро-Невским храмом, шли выборы нового Патриарха. Уже несколько часов гости, прибывшие из других Православных Церквей, ожидали результатов в алтаре. Сидя на скамьях и креслах, они коротали время в разговорах о церковной жизни и о политике.

А царь стоял снаружи один. Вся его фигура выражала смирение и сосредоточенность: было видно, что он погружен в молитву.

* * *

Выборы Патриарха в Болгарии совершаются на Церковно-народном Соборе. Его членами являются все архиереи, а также представители духовенства и мирян. Избранным считается тот кандидат, который наберет не менее двух третей голосов. На этот раз в Соборе участвовало сто тридцать восемь делегатов, которым предстояло выбрать Патриарха из трех митрополитов, чьи кандидатуры были ранее одобрены Синодом.

По обычаю Болгарской Церкви, интронизация (то есть «посаждение на