– Здоров будь, Андрейка!

– Дядечка Антон! Вот здорово! – радостно закричал отрок.

Они обнялись и трижды расцеловались.

– Как же ты в Москве оказался, Андрейка? Ушел все-таки из Троицы?

– Ушел, дядечка, летом еще.

Лукинич не стал расспрашивать, спросил только:

– А как же с писанием святых образов, покинул?

– Нет, к дружине великокняжьей, что храмы расписывает, я с Данилкой пристал, – кивнул он на такого же рослого, как сам, монаха, одетого в бурую, выцветшую рясу.

– Вот оно как… – облегченно протянул Лукинич. – Припоминаю, просил ты разузнать про мирских живописцев. Да не довелось. Как в Москву приехал, по делу государеву велено было ехать, – стал оправдываться он.

– Ничего, дядечка, мы с Данилкой сами ее нашли. В Чудовой обители нам приют дали, не забыли меня иноки, что в живых после Тохтамышева нашествия остались. Они же и с дружиной княжьих иконописцев свели.

– А ныне куда путь держите?

– Идем расписывать великокняжий собор Успения Пресвятыя Богородицы в Стромыне. Погорел он в Тохтамышево нашествие, а теперь отстроили.

– А после в Москву вернетесь?

– Нет, в Володимир направимся, а далее не ведаю куда. Да мне все едино… – вздохнул Андрейка.

Парню и впрямь было все равно… Как ни искали они с Данилкой в Москве своих радонежских подружек, как ни расспрашивали у людей, но так и не нашли их. Видимо, подались те с матерью куда-то в другой город.

– А ты, дядечка, тоже на Коломну ходил? – полюбопытствовал Андрейка.

– Ходил.

– Выходит, тебя Данилка тогда узрел, с князем Володимиром Андреичем и воеводами ты ехал. Он мне сказал, да я не успел окликнуть. – И, помолчав, спросил: – Как же оно случилось, что рязане побили вас, дядечка?

– Долгий разговор о том, Андрейка. В другой раз расскажу, а то твои сотоварищи заждались, – ответил Лукинич.

Андрейка, обняв его на прощание, хотел уже бежать за странниками, но Лукинич остановил его. Быстро расстегнув нижние петли коричневого кафтана, достал из одного из отделений пояса пригоршню серебряных денег и алтынов и хотел передать их парню, но тот отрицательно затряс головой:

– Спасибо тебе, дядечка, только не мне, а старшому, у нас ныне все общинное.

– Гляди ты! – удивился тот. – А как звать-то вашего старшого?

– Грикшей!

– Грикша! – громко позвал Лукинич. – Поди-ка сюда, сделай милость! – И, когда старшина иконописцев подошел к нему, высыпал старику серебро в подставленные им ладони.

– Спаси тебя Господь, боярин, – поклонился Грикша и спрятал деньги в висевшую у него на поясе сумку-калиту. – А за своево племяша не тревожься. Добры молодцы – что он, что дружок его, Данилка.

Лукинич смотрел вслед иконописцам, пока они не скрылись в проеме Никольских ворот. Он догадывался о причине, почему Андрейка ушел из Троицы. «Может, и не надо было затеваться с девками теми? Может, и остался бы он в обители? А что лучше, иди знай!»

Всю зиму и весну Андрейка и Данилка мастеровали в дружине иконописцев в Стромыне. Вместе со старшими братчиками творили иконы, помогали расписывать деревянные стены в восстановленном великокняжьем Успенском соборе, сгоревшем в час Тохтамышева нашествия. Потом дружина подалась во Владимир, куда ее позвал архимандрит соборного храма Пречистой Девы Богоматери. Здесь надо было написать иконы в иконостас, поправить и обновить часть фресок, пострадавших при пожаре.

Собор был построен еще в 1161 году великим князем Суздальско-Владимирским Андреем Боголюбским, сыном Юрия Долгорукого. Был он тогда невелик, каменный, одноглавый, но внутри расписан умельцами-греками многокрасочными фресками. Простоял храм недолго. Четверть века спустя он сгорел во время страшного пожара Владимира, про который даже было упомянуто в летописи: «Все огнь взя без утеча…» Брат умершего Андрея, младший сын Долгорукого, великий князь Всеволод, по обширному своему семейству получивший прозвище Большое Гнездо, отстроил собор, вернее, создал его заново. Стены храма соорудили за пределами старых, возвели пять куполов, появились просторные приделы – боковые малые храмы. Но изначальные фрески, кое-как сохранившиеся, восстановили, а одновременно создали и новые. К 1189 году росписи, теперь уже в величественном соборе Успения Пресвятые Богородицы, были завершены. Через полвека храм был частично поновлен при сыне Всеволода, великом князе Георгии-Юрии. Но уже в следующем, 1238 году, при нашествии на Северо-Восточную Русь татаро-монгольских орд Батыя, собор ограбили и сожгли. И хотя его опять восстановили, воссоздать храм в прежнем величии так и не удалось. С тех пор уже более ста лет он стоял в запустении.

Когда великокняжьи братчики, поднявшись на высокий холм, вошли в Успенский собор, их уже ждал там архимандрит с церковным притчем. Прежде всего живописцам бросились в глаза поврежденные фрески с изображениями ангелов, пророков и святых. Некоторые сохранились, и можно было разглядеть фигуры на ярко-синем поле, золотистые нимбы-венцы над их головами, голубые, светло-зеленые, белые и красные одежды, а на откосах окон части коричневых и зеленых росписей-орнаментов из полос, завитков и линий по белому полю. На других же бывших фресках оставалась лишь зеленовато-охристая подготовка к росписям – левкас.

– Э-э-э, отче, тут весь храм по новой писать надобно, – покачал остриженной в горшок седой головой старшой дружины, Грикша. – Мне с братчиками моими сего не осилить, да и деньга большая понадобится.

– Что же ты, раб Божий, о суетном и корыстном сразу замыслился? Я, чай, позвал вас на дело богоугодное! – недовольно пробасил архимандрит.

– Да не о том я вовсе! – с досадой пожал плечами Грикша и, сунув потертый колпак под мышку, стал перечислять, загибая длинные пальцы со въевшейся у ногтей краской, что надо для восстановления икон и росписей: – Краску сотворить надобно – раз. Штукатурку-левкас – два. Иконки старые поправить – три. Новые писать – четыре. И еще много чего потребуется…

– А времени сколько понадобится, покамест емчуга примесь из штукатурки уйдет! – подал голос кто-то из иконописцев.

– Тут в один год не управишься, – добавил другой.

– В сей год левкас не изготовить, надо, чтобы зиму под морозцем постоял, – пояснил Грикша.

– Ведомо сие! – буркнул архимандрит.

– Сие, отче, дело нешутейное. А так, чтобы привести роспись кое в какой чин, мы можем. Иконки там поправить и написать, фреску возобновить, где левкас сберегся. А чтобы все – ни-ни, – затряс головой мастер.

– Бог с вами! Делайте все, что можете, Господь и я вознаградим, – сдался архимандрит.

Дружину разместили на епископском подворье, и назавтра живописцы приступили к работе. Стали творить краски, делать заготовки для икон, готовить левкас для будущих фресок.