– Милый, прекрати эти еврейские сантименты, не то я разрыдаюсь. Азиз, ангелочек, поцелуй мамочку, пока она не раскрасила себе лицо.

– Фрэн, не позволяй ему!..

Солнце светило, шампанское тихо пузырилось в широких плоских бокалах, свадебный букет был составлен идеально, Венис порвала перчатку, а леди Харт без конца твердила, что в своем сером платье похожа на слона.

– Бабушка, слоны бывают очень даже милые…

Высунувшись в окно, сестры стали махать гостям, входящим в церковь.

– Вон ужасная мисс как-ее-там… Бабушка, предательница! Я же просила ее не приглашать! А вон миссис Паутни – какая чудесная шляпка! Смотри, смотри, тетя Агги уже достала носовой платочек – приготовилась плакать, когда я скажу «да». Надо ведь сказать «да», правильно?

– Если заставишь себя хоть раз в жизни не спорить, – ответила Венис и вдруг отчаянно замахала подъехавшей машине, похожей сверху на черного жука. – Это Коки! Надо же, приехал из самого Торрингтона, благослови его бог!

– Точно! – Фрэн тоже замахала букетом. – Коки! Эй, Коки! Это я, Фрэн! Меня нарядили, как рождественскую елку! Я сегодня замуж выхожу!

Коки помахал в ответ, лихо сдвинув шляпу набекрень, словно треуголку.

– Хорошо, хоть в церкви ему придется ее снять! – Леди Харт, взволнованная не меньше внучек, выглянула в соседнее окно. – А это кто? Неужели Тротти? Наверное, Коки ее с собой привез!

– И Бунзен! Милый старый Бунзен! Бунзен, привет, каким вы франтом!

– Мисс Фрэн! – воскликнул Бунзен, шокированный до глубины своей респектабельной души. – Вам нельзя показываться! Прошу прощения, миледи, но невесту никто не должен видеть до свадьбы, вы же знаете…

Фрэн отошла от окна и поправила фату.

– Лучше бы они не приезжали… Хотя я им рада.

Она провела по лицу пуховкой, заглядывая в зеркало.

– Ну что, идем?

Подружки невесты столпились хихикающей группкой у нижней ступеньки лестницы. Леди Харт поправила пояс одной, велела двум другим втянуть животы и, покачав головой отражению очень милого серого слона в зеркале, повела всех в церковь, расположенную рядом с отелем. Подружки следовали за ней гуськом, точно на параде, а пожилой родственник предложил Фрэн взять его под руку. Венис шла впереди, прижимая к груди Азиза.

У дверей их остановил церковный служитель.

– Прошу прощения, мисс! Собачке туда нельзя.

Вновь разыгралась извечная битва.

– Он будет сидеть тихо-тихо, никто и не заметит! Пожалуйста, позвольте взять его с собой! Он так хочет увидеть свадьбу!

– Это собачка невесты, мисс?

– Теперь – да. – И Венис серьезно объяснила: – Я подарила ей на свадьбу свою половину. Раньше он принадлежал нам обеим, но… Понимаете, однажды он вроде как спас ей жизнь…

Тут подошли Фрэн с пожилым дядюшкой.

– Азиза не пускают?

– Сожалею, мисс, но внутрь ему нельзя. Хотите, я его подержу?

Венис отвела сестру в сторонку:

– Пусть подержит! Надолго его не хватит.

И прибавила шепотом:

– Я ему сказала, что Азиз тебе жизнь спас. Фрэн, мы сейчас так счастливы – наверное, надо вспомнить Пена, хоть на минутку.

– Это не Азиз, а Пен мне жизнь спас, – ответила Фрэн, стоя в белом платье на пороге живописной старой церкви. – Только Пен, и никто другой. Ты правильно мне напомнила, Венис, но я и так помню. Он за меня свою жизнь отдал. Милый Пен!

Сестры улыбнулись друг другу, хотя в глазах у них блестели слезы.

Фрэн пошла вперед, к алтарю, где ждал ее Джеймс. За дверями церкви завыл Азиз.

Читателю, надеюсь, очевидно, что я не стала бы выбирать подобное место действия для своего романа, если бы не была на собственном опыте знакома с работой военного госпиталя. Также, надеюсь, ясно, что я старалась сделать все от меня зависящее, чтобы избежать описания каких-либо конкретных людей или какой-нибудь конкретной больницы. Однако во всех медицинских учреждениях имеются операционные, палаты и коридоры, и везде работают офицеры медицинской службы, медицинские сестры и добровольные помощники. Поскольку у всех персонажей имеется нос, рот и два глаза, а выбор цвета кожи и волос весьма ограничен, я призываю читателей не пытаться быть умнее автора – не надо распознавать портреты там, где автор их не планировал.

В трех милях от Геронсфорда, в графстве Кент, почтальон Джозеф Хиггинс катил свой старенький красный велосипед в горку по направлению к Геронс-парку. До войны здесь был детский санаторий, который теперь срочно переоборудовали в военный госпиталь. Его унылые серые строения виднелись среди деревьев. Толкая вверх по склону вилявший из стороны в сторону велосипед, почтальон костерил госпиталь и его обитателей последними словами. Еще бы! Ему пришлось сделать крюк в шесть миль ради каких-то семи писем, которые вполне могли подождать до завтрашнего утра. Опершись рукой о руль, почтальон развернул конверты веером и теперь с отвращением их рассматривал. Первый был адресован начальнику госпиталя. Видать, от кого-то из новых лекарей, проницательно заключил Хиггинс, разглядывая письмо на просвет. Конверт из дорогой плотной бумаги со штемпелем Харли-стрит, надписанный неразборчивым врачебным почерком…

Сидя в своем кабинете, Джарвис Иден тоже проклинал все и вся: он только что написал начальнику госпиталя в Геронс-парке, что намерен незамедлительно приступить к исполнению своих обязанностей. Последняя из его «очаровательных дам» только что удалилась, оставив на память о себе чек и приглашение на ужин. Она сразу же почувствовала себя лучше после «волшебного» укольчика (беспримесной H2O). Иден не тешил себя иллюзиями, что жалованье хирурга Королевских вооруженных сил позволит ему вести шикарный образ жизни, но после мюнхенских событий подал заявление о включении его в список резервистов, и дальше отлынивать от службы было уже неловко. По крайней мере, он хоть на какое-то время отделается от «очаровательных дам». Бросив взгляд в зеркало, Иден в тысячный раз отметил некрасивое лицо, седеющие волосы, тощую угловатую фигуру и беспокойно движущиеся руки. Одному богу известно, что все эти женщины в нем находили.

Иден позвонил в звонок и попросил явившуюся на его зов хорошенькую секретаршу отправить письмо. Она сразу же разразилась слезами при мысли о его отлучке; в конце концов, из одного только человеколюбия ему пришлось потратить пару минут на то, чтобы утешить бедняжку.

Хиггинс отложил письмо Идена и обратился к следующему. Большой квадратный конверт, надписанный крупным почерком. Так обычно пишут женщины: энергично, размашисто, заполняя все свободное пространство. Какая-нибудь медсестра…

Джейн Вудс написала два письма: одно в Австрию, другое в Геронс-парк. Закончив три рисунка с совершенно очаровательными, хотя и абсолютно непрактичными моделями комбинезонов – чтобы быстро нацепить их на себя, если среди ночи потребуется добежать до бомбоубежища, – она отправила их мистеру Сесилу с Риджент-стрит, который платил ей по три гинеи за каждый, а потом выдавал за свои. Швырнув оставшиеся работы в мусорное ведро, она обзвонила компанию обаятельных подонков общества, к которой принадлежали ее друзья, и созвала их на вечеринку в маленькую, элегантно обставленную однокомнатную квартиру.