– Кто, я? – встрепенулся Джеймс. – Да нет, пожалуй, не верю.

– Ты это говоришь из чисто сентиментальных побуждений, – буркнул Генри.

– Ничего подобного. Леди Харт писала в налоговую службу, причем это был ответ на их письмо, полученное в тот же день, так что она никак не могла заготовить его заранее. А когда закончила, показала нам готовое письмо. Когда мысли заняты убийством, невозможно составить связный ответ для налоговой службы.

– Это не повод для шуточек! – рассердился Генри.

– Я в жизни не был так серьезен.

Леди Харт с торжеством огляделась:

– Пен, а ты что думаешь?

Пенрок молча стоял у двери. В душе его бесновался ураган сомнений, растерянности и боли. Он вспомнил ее белое лицо, когда она разбудила его ночью и сказала, что в его собственном саду лежит убитая женщина. Вспомнил, как она пошатнулась и бесформенной грудой осела на пол. Вспомнил, как бежал вниз по лестнице и дальше, в залитый луной сад, как подгибались ноги от ужаса при мысли, что он сейчас увидит, как его Фрэн, его любимая, лежит мертвая в канаве, ее прекрасная голова отрублена…

Голова отрублена…

Бунзен крикнул с террасы, еле переводя дух после бега, что у дороги лежит какая-то женщина… Или он сказал «молодая леди»? И добавил: «Кажется, на ней шляпка мисс Фрэн».

О голове ни слова.

Откуда же он, Пенрок, знал про голову? Сказать ему об этом могла только леди Харт.

Она вошла к нему в комнату, остановилась у кровати и сказала…

Сказала: «Там девушка… Бунзен ее нашел… Увидел»… Затем покачнулась, ухватилась за столбик кровати и продолжила: «В саду у дороги лежит девушка. На ней шляпка Фрэн».

И ни слова о голове.

Вдруг он понял правду. Настоящую, истинную правду. И это было так страшно, что у него словно что-то лопнуло в мозгу. Качнувшись вперед, Пенрок упал без чувств на руки полицейского.

Ему снова снился сон. Пенроку снилось, что он идет по длинному, хорошо знакомому туннелю, а в дальнем конце туннеля, озаренная ярким солнечным светом, стоит девушка, и темные волосы скрывают лицо. Пенрок рвался к ней сквозь тьму, еле передвигая ноги, словно налитые свинцом. Девушка не оборачивалась, а Пенроку отчего-то необходимо было скорее увидеть ее лицо. Он вышел из туннеля, приблизился к ней – она не шелохнулась. Он взял ее за подбородок, чтобы повернуть лицо к свету, и вдруг его руки сомкнулись на ее шее. Ногу пронзило острой болью, и сразу перед ним оказалось лицо девушки, и девушка эта была Фрэн.

«Я сошел с ума! – подумал Пенрок. – Помоги мне боже, я сумасшедший, и я сейчас убью Фрэн. Это я убил Грейс Морланд и Пайпу Ле Мэй, а теперь убиваю Фрэн и не могу остановиться».

В памяти промелькнули кровавые обрубки шеи, взмах топора и кошмарный стук колес налетающего поезда… А ярче всего – мертвая девушка в лесочке. Она лежала так мирно, и пошленькая брошка так аккуратно устроилась у нее на груди.

«Шея… ее шея… Я не мог ее забыть. Эти мысли о ней, ее вид, ужасный запах крови…»

Вокруг заклубилась тьма, а потом снова вспыхнул солнечный свет. Пенрок сжимал горло Фрэн, запрокидывая ей голову и все сильнее стискивая руки. Он знал, что сейчас сломает ей шею. «Я должен остановиться, – думал Пенрок. – Это же Фрэн… Фрэн, я ее люблю. Я не хочу ей зла». Но руки отказывались подчиняться. Ногу вновь кольнула благословенная боль, и Пенрок на миг очнулся.

Мертвая Грейс Морланд в канаве, особенно омерзительная из-за легкомысленной шляпки на скособоченной голове. «Зря она смеялась над Фрэн… Прибежала ко мне, стала рассказывать, что видела, как Фрэн целовала Джеймса в саду… Какие мерзости она говорила… Я убил ее, задушил, а потом отсек ее уродливую голову. Не надо было ей смеяться над Фрэн…»

Тьма опять сгустилась. Ужас и отчаяние накатывали волнами. Пенрок вспомнил Пайпу, какой он увидел ее у телефона, выйдя из гостиной. Вытаращенные от ужаса глаза и внезапно дрогнувший голос. Пенрок схватил ее за горло и стиснул изо всех сил… Как сейчас – горло Фрэн. Это не Пайпа, это Фрэн! Сзади, из туннеля кто-то тянул его за ноги.

«Я сейчас ее убью, – думал Пенрок. – Я люблю ее, и все равно убью. Не могу заставить себя прекратить, я безумен». И тут сквозь сумятицу мыслей пробилась одна, рожденная в глубине великодушного сердца, чистая, словно звук гонга: «Меня нужно уничтожить. Я опасен. Я должен умереть».

Чьи-то руки вцепились в него. Кто-то крикнул:

– Стреляй! Почему ты не стреляешь?

Другой голос ответил с болью:

– Не могу! Задену девушку!

У Фрэн в руках оказался револьвер. Кто-то дал ей оружие.

Сразу несколько голосов закричали:

– Мы не можем его оттащить! Стреляйте! Приставьте дуло ему к груди и стреляйте! Да стреляйте же!

Пенрок вырвал у нее револьвер и слепо замахал им, прижимая к себе Фрэн. Она кричала, умоляла его:

– Пен, отпусти! Пен, ты не узнаешь меня? Это же я, Фрэн! Пусти!

Его руки вновь потянулись к ее горлу. Пальцы уже заранее скрючились, готовясь сомкнуться на нежном, теплом горле – на горле Фрэн, которая никогда не будет принадлежать ему. «Лучше мне умереть. Я безумен, я опасен для Фрэн. Я должен умереть».

Добро и зло, ум и сердце сошлись в смертельной схватке. Несколько черных мгновений тянулись, будто столетия. Я Пенрок, я сошел с ума, я опасен, меня нужно пристрелить, как бешеного пса. Почему они меня не убьют, почему не спасут ее от меня? И наконец одна мысль победила все прочие, звенящая, словно боевая труба над обломками когда-то ясного ума: «Я должен спасти Фрэн. Спасти ее от самого себя!»

Он оторвал руки от ее горла и, повернув револьвер дулом к себе, спустил курок.

– Я не смог его удержать, сэр, – покаянным тоном проговорил Джонсон. – Я его подхватил, когда он падал – думал, это просто обморок. Не ожидал, что он вырвется. А он взял и кинулся на девушку. Если бы не собачонка… По-моему, каждый раз, как она кусала его за ногу, он чуточку ослаблял хватку. Собачка спасла свою хозяйку, сэр. Иначе ей бы конец пришел…

Фрэн, держась за горло, опустилась на пол рядом с телом Пенрока.

– Он умер! Умер! Пен, милый Пен! Прости меня… Он не виноват! Он не сознавал, что делает. Наверное, он уже тогда сошел с ума. Бедный Пен! Бабушка, он сошел с ума…

– Да, моя хорошая. – Леди Харт бережно помогла ей подняться на ноги. – Пойдем. Пену уже не поможешь. Так лучше – правда, родная? Лучше, что он умер.

– Он не мог по-другому меня спасти и убил себя. – Фрэн, всхлипывая, прижалась к Джеймсу и уткнулась головой ему в грудь. – Ох, Джеймс, я так испугалась! Все это так ужасно, и горло страшно болит. Пен! Пен! Кто мог подумать, что он безумный? Милый Пен… Он меня любил… Он был такой хороший…

– Уведите ее отсюда, – сказал Джеймсу Кокрилл и, наклонившись, закрыл мертвецу зеленовато-синие глаза. – Упокой, Господи, его душу! Кто бы подумал, что он сошел с ума?