— Давай-ка по второй, — решил Насонов, разлил по стаканам и поболтал ложкой в миске со льдом. Не было уже льда, не было и ледышек. В воде плавали мелкие светло-серые горошины. Не чокаясь, выпили неразбавленное. Отдышавшись, генерал заговорил: — Ты мне, Вася, не вопросы задавал, ты своими сомнениями делился. Признаюсь, и я в свое время сомневался. Но, по-настоящему узнав Ивана и его ребят, понял… — Он помолчал и с улыбкой продолжил: —…что это всерьез и надолго. Я увидел в них тех, кто может и должен помочь моей стране стать великой державой. Не возвратить статус Советского Союза, который был великим только великой военной угрозой человечеству. Стать великой — значит стать для своих граждан доброй, щедрой, требовательной и дающей безусловное право гордиться ею. Наша партия должна превратиться в интеллектуальный центр государства, в котором рождаются новые, свежие идеи и разрабатываются перспективы экономического и культурного развития России… — Он замолк ненадолго, виновато глянул на Корнакова. — А черт! Не могу с пафосом, не умею. Скажешь, высокие и пустые слова…

— Не скажу, — задумчиво ободрил его полковник.

— Ты думаешь, было просто мне свою офицерскую судьбу рушить, от любимого дела отказаться? Но я решился, потому что верю: с этими ребятами, с Иваном, мы сможем честно и открыто работать на благо отечества. Еще раз извини за затертые высокие слова.

— И для этого вы с Иваном и его ребятами без сомнений и колебаний влились в марковское движение «Патриот»?

Генерал откинулся на спинку низкого кресла и невесело посмеялся.

— А ты — язва, Василий.

— Нет, — твердо сказал полковник. — Просто я пытаюсь рассуждать так, как должен рассуждать любой здравомыслящий человек, которому небезразлично, откуда ноги растут.

— Нас было мало, мы были слабы и не замечаемы, в «Патриоте» мы надеялись (и надежды во многом оправдались) найти энергичных и искренних единомышленников. Нам нужна была точка опоры, старт, трамплин для самостоятельного прыжка.

— Трамплином оказался раскол и скандал, связанный с ним?

— А утверждаешь, что ты не язва! — Насонов еще раз посмеялся, уже значительно веселее. — В какой-то степени — безусловно.

— Трамплинов, как я понимаю, заготовлено еще несколько. То театральное действо, которое запланировали как премьеру, один из них?

— Важнейший. Это действительно наша всеопределяющая премьера.

— И меня умные дяди готовили именно к ней?

— Они и меня готовили, Вася.

— Это лицедейство необходимо?

— Говорят, — неуверенно произнес генерал.

— Кто говорит?

— Наши политтехнологи.

— А нужны ли нам политтехнологи?

— Говорят, нужны.

— Опять — говорят. По-моему, политтехнологи необходимы тем, кто собирается втереть людям очки. Мы собираемся втирать очки, Алексей?

— Ох и непростой ты паренек, Вася! — то ли удивился, то ли восхитился Насонов. — И излишне умный для меня.

— Это плохо?

— Для меня — конечно. А вообще-то, хорошо. Давай по третьей.

Теперь посмеялись вместе. Генерал разлил. Разглядывая светло-коричневого «Джонни Уокера» на просвет, Корнаков все-таки решился:

— Голубого Маркову наши политтехнологи подставили?

— Нет, Вася.

— Что ж, тогда по третьей.

Кузьминский полулежал на диване и виновато поглядывал на развалившегося в задрипанном кресле сурового сыскаря Георгия Сырцова.

— Вот так все и вышло… — после паузы промямлил он.

— Хреновато вышло, — осудил сыскарь. — Сколько раз тебе было сказано: больше всего берегись того, что на отдалении. Учишь, учишь интеллигентных раздолбаев — и все без толку. Башка болит?

— Гудит.

— Блевал?

— Подташнивало слегка поначалу, сейчас — нет.

— Считай, что отделался легким сотрясением. А попади кирпичик сантиметров на пять пониже, в висок, сейчас бы тебя в Склифе откачивали. А откачали бы — вот вопрос.

— Ты — мерзавец, Жорка, — пожаловался Кузьминский.

— Я — правдивый и честный.

— Ты Санятке не говори, ладно?

— Уже.

— Что «уже»?

— Дед сюда едет.

— Господи, из загорода, среди ночи! Он же старый! Ты зачем его дернул?

— Я только сообщил, а обеспокоился он сам.

— И ради какого худенького он сюда мчится?

— Думать с нами вместе.

— А мы вдвоем с тобой подумать не можем?

— Можем, но с ним лучше. Ты водку всю выпил?

— Тебе же нельзя, ты за рулем.

— Не мне, а тебе.

— А можно при сотрясении мозга? — с надеждой спросил Кузьминский.

— Совсем спятил! Водку ему! Я твои синяки хочу посмотреть. Промокну, если надо.

— В холодильнике. Непочатая, — с тоской сообщил писатель.

Сырцов сходил на кухню, вернулся с непочатой, почал, хрустнув винтом, и налил в предусмотрительно прихваченный стакан твердые сто пятьдесят. Развернул конфетку, которую тоже прихватил на кухне, залпом принял всю дозу и, сладострастно щурясь, зажевал изделием фабрики «Красный Октябрь».

— Ты что делаешь, негодяй? — прорычал Кузьминский.

— Проверяю качество. Не могу же я тебя палёной водкой растирать.

— Ну и как качество? — с завистью поинтересовался писатель.

— Хорошо пошла, — признался сыскарь. — Давай-ка скидавай одеяло.

Присел на край дивана, задрал на писателе майку, спустил до колен трусы, внимательно изучил могутное, но рыхловатое тело. Хмыкнул.

— Ну и что ты увидел?

— Портачи! Ни по печени, ни по почкам по-настоящему не попали.

— Я же тебе говорил: отвязанные сопляки, не более того.

— Твоя везуха.

Сырцов растирал, а Кузьминский жалобно кряхтел, когда прозвенело у дверей. Сырцов поощрительно хлопнул по писательской заднице и пошел открывать. Отставной милицейский полкаш явился, строго стуча массивной тростью. Глянул на поверженное тело и спросил обеспокоенно:

— Как себя чувствуешь, Витя?

— Хорошо, — писклявым голосом отозвался бедный Витя.

Но Смирнов не удовлетворился его ответом. Обернулся к Сырцову:

— Как он, Жора?

— Легкое сотрясение мозга. Хотя после того, как он поплыл от удара кирпичом, его и ногами били, но, на мой взгляд, плохо били. Особо внутри ничего не повреждено.

Смирнов уселся в кресло, в котором до него сидел Сырцов, положил подбородок на рукоять трости и предложил Сырцову, пристроившемуся на диване рядом с пострадавшим: