— А он очень странный человек, очень.

— Вы о ком?

— Да о нем, об этом господине. Вы посмотрите, ваше сиятельство, на него: он анархист. Анархист самой чистой воды. А знаете, кем он был? Был князем, имел дворцы, а теперь едва имеет несколько шиллингов на ром и виски. Ей-богу, нельзя поверить этому, ваше сиятельство. А главное, он такой анархист, что никаких властей не признает.

Дройд прищурился на этого князя, самоуверенно позировавшего за столом.

— Он, значит, из русских князей?

— Ну, что вы! Совсем невозможная мысль. Русские все большевики, а он — наследник испанского престола.

— Как, разве это Альфонс XIV?

— Тише, ваше сиятельство, он не любит прошлого, которого стыдится, он здесь просто мистер Хозе.

У Дройда пронеслась великолепная мысль, что он снова натолкнулся на идею блестящей статьи, и мысленно он видел ее напечатанной на первой странице «Дэйли мэйл» под заголовком: «Князь из харчевни».

— А, вот и ты, дружище, — завопил мистер Хозе, приветственно подымая руку к вошедшему в харчевню дородному сержанту в заплатанных галифе, с лицом, багровым от дружеских попоек.

— А, здравствуй, Хозе. А я, брат, — и сержант лихо закрутил в колечки усы, — повстречался с одной красавицей. Боже мой, что за плечи, что за выправка, стройна, как дуло винчестера…

— Брось свои огнестрельные выражения.

И Хозе щелкнул кружкой по кружке сержанта.

Дройд знаком подозвал лакея, тот услужливо подбежал и, не дожидаясь вопроса, доложил:

— Сержант Гранро, начальник охраны замка.

— Какого замка?

— Как — какого? Вот этого, — и грязным пальцем указал через окно на серую суровую тушу тюрьмы.

Дройд оживился, сразу же решил войти в контакт с ним и приказал лакею подать им бутылку рома.

— Ну, теперь она моя. Понимаешь? Ну, кто может устоять против меня? Никто, право, никто. Я на нее посмотрел так, а потом — сударыня, мадонна, ангел, назначьте мне рандеву.

Окружающие посетители весело захохотали.

— Браво, сержант.

— За ваше здоровье.

— Ну, и что же? — спросил Хозе, ожидая, когда сержант отопьет несколько глотков ответного тоста.

— Она придет сюда.

Хозе захохотал.

— Ну и врешь, Гранро. Чтобы она да зашла в эту дыру!..

Сержант молодцевато расправил грудь, вздернул голову вверх и, оглядев столики, с удовольствием не сказал, а возвестил:

— Да, надо сознаться, здесь дыра, да и очень грязная, очень грязная, говорю я, но все-таки она придет сюда.

Хозе и соседние столики залились хохотом. Они давились хохотом каждый раз, когда взглядывали на багровое лицо сержанта, сплошь покрытое прыщами самой разнообразной формы и величины. Но смех затих и грохот хохота замер, когда, хлопнув дверью, в харчевню вошла женщина.

Сделалось тихо, даже сержант был в оцепенении, видя, что его хвастливые слова исполнились. Все завсегдатаи удивленно уставились на сержанта, с ожиданием следя во все глаза за каждым его движением.

Женщина нерешительно сделала несколько шагов вглубь харчевни.

Дройд, вообще большой любитель женщин, быстро встал и, поклонившись ей, галантно произнес:

— Сударыня, прошу за мой столик.

— Благодарю вас.

И женщина, преследуемая гневными взглядами сержанта, села за столик Дройда.

— Ну? — улыбаясь, прошептал Хозе.

Но сержант оцепенел, он сидел, не сводя глаз с женщины, и только одни пальцы с заплывшими ногтями напряженно сгибались и разгибались.

— Ты проучи этого цилиндроида, — прошептал Хозе, — чтоб он забыл дорогу сюда, в единственно честное место во всем городе. Спроси его документы, и если…

— Я его сейчас распатр-р-роню, — наконец выговорил сержант, грузно поднимаясь с места.

Но как раз в этот момент лакей на столик перед ним поставил бутылку рома и два стакана.

— Это ты требовал? — вопросительно обернулся к Хозе сержант. — Ты смотри, без меня не пей.

— Я не требовал.

Перегнувшись через стол, лакей, обязательно показывая глазами на Дройда, доложил:

— Это они… Подай, говорит, этим симпатичным людям лучшего рома.

— Ах, так. А что ты, каналья, подал? Что? Это, по-твоему, лучший? — загорячился сержант.

— Виноват, это по ошибке, я сейчас.

И лакей, схватив бутылку, скрылся с нею в буфет.

Несколько глотков старого рома удивительно подействовали на сержанта, и в его взглядах, бросаемых на Дройда, не было и тени прежней злобы.

Через минуту они были за столиком Дройда. Дройд пил с ними, чокаясь с женщиной, говорил любезности сержанту и совсем подкупил его, обещав написать о его подвигах целую статью.

Он был весел, он предвкушал сенсацию от своего интервью с Корнелиусом Кроком.

Глава II

ПЬЯНЫЙ АВТОМОБИЛЬ

Сержант пил, как бочка, и перед ним Хозе, привыкший здорово пить, казался трезвенником. Дройд делал только вид, что пьет, но зато энергично заказывал напитки.

Как и всегда, вино привело Хозе в грустное настроение, и он вспомнил сцену ухода Аннабель. Сжалось сердце, и он почти почувствовал физическую боль от тоски по невозвратным дням.

«Пить, пить и пить, чтобы свалиться камнем, чтобы ничего не чувствовать, чтобы ничего не представлять, никаких картин, чтобы потушить ревность, чтобы не видать рук, быть может, обнимающих сейчас Аннабель», — скрипнул зубами Хозе и залпом выпил стаканчик рома.

— Гуляй, душа! — заревел сержант. — Пусть знают нас, Хозе, пусть. Сержант Гранро пьет. Ну и что же? Кто имеет против? — Сержант обвел всех пьяным взглядом. — Никто. Кто за?.. Все…

— И воздержавшихся нет, — добавила женщина.

— Пьем — и баста. Пей, Хозе, пей!

Стакан коктейля обжег горло, и по всему телу разлился огонь, ударил в мозг, и Хозе, стукнув кулаком по столу, испугав Дройда, вскочил.

Скрипят брамсели, реи, шканцы,

А капитан поет и пьет,

Команда пляшет. Смерть реве

Под звуки бешеного танца…

Вот-вот корабль ко дну пойдет,

Вот-вот корабль вода зальет…[3]

В голосе Хозе гремел вызов всему, не чувствовалось внутренней приниженности, с лица спала невозмутимая маска конченного человека, и каждая черточка его лица переживала песню.

Даже сержант Гранро перестал пить и в такт ритмически раскачивался, тяжело уставившись на батарею бутылок.

Все в харчевне притихло.

Только на Дройда не подействовала песня: его душа была наглухо заперта в сейфе.

Что ему слова песни-вызова, проникнутые соленым ветром, что ритм, в котором чувствовались вздымающиеся волны бури?

Рослые матросы, сидевшие группой, спаянные океанскими штормами, задумались; их пальцы сжимались в кулаки, и они видели за словами ничего не значащей песни море голов,