— Просто еще один сопляк, — безразлично сказал Жан-Жак-Альбин.

— М-да… — усмехнулась красотка. — Договорились, ты получишь этот свиток в скором времени. Поезжай, отдохни пока.

— Я нашел прелестный отель, — откликнулся Бизанкур, показывая картинки на экране смартфона. — «Рёле де Шамбор».

— Да, совершенно прелестный, там прохладно, — буркнула Белла, отмахнувшись, и прошептала ему в спину: — Прощай, крольчонок, навсегда прощай…

После того как Жан-Жак удалился, она подсела к довольно неприметной молчаливой паре неподалеку под навесом.

— Мой подопечный просто редкостный… — начала Белла.

— Редкостный ублюдок, воля ваша, мессир Воланд, — проворчал обладатель коренастой фигуры, странно одетый по жаре — в плотную черную толстовку с капюшоном, надвинутым по самые глаза.

Мужчина, к которому обратились, промолчал. Имел он четкие, хищные и волевые черты лица, одет был в свободную льняную тунику и такого же свободного покроя летние брюки. Глаза его были разными — черный и зеленый, — отчего казалось, что он немного косит.

— Могли бы вырастить негодяя и посимпатичнее, Азазелло, — заметила красотка демоница.

— Ты это мне говоришь? — поднял брови демон пустыни. — Кто из нас назначен был его покровителем?

— Впрочем, среди челяди всегда так, — примирительно отозвался Бельфегор. — Из прислуживающих кого-то отличаешь больше, кого-то меньше, кто по непонятной причине тебе симпатичен, а кто-то откровенно бесит. Хотя это и просто челядь…

— Может, оттого, что и в самом деле он невеликого ума? — предположил демон пустыни.

— Да не скажи, — возразила Белла. — Сообразил же он, и довольно быстро, что необязательно всякий раз выдумывать способ убийства. Достаточно убедить человека, что отдать или продать неизвестно кому три минуты жизни собственного ребенка — сущая безделица. Более того — просто убедить его любым способом произнести эти слова: «Отдай меньшее, получишь большее». После этого уже действительно многое становится возможным. Для нас. Как вы думаете, мессир?

— Я думаю, что мы движемся к цели, — тяжко и глухо ответил Князь Тьмы. — Каждый работает по мере возможностей. И каждый получит свое. Светлое войско слабеет, этого не может не признать даже Он.

— И-и?.. — затаила дыхание Белла.

— Значит, игра еще не окончена и прогнозы делать рано, — холодно ответил Воланд.

— Пока все идет неплохо, мессир, — торопливо сказал Бельфегор. — Мы помогаем ему, но соблюдаем главное условие. Люди сами, добровольно и своими руками уничтожают свои же добродетели. Умеренности и целомудрия и в этом мире менее чем когда бы то ни было. На смену им уже давно исподволь приходили пресыщенность и разврат. Сейчас мы близки к победе, как никогда, все благодаря нашему протеже. Он ускоряется, как и все вокруг него. Правда, еще не понимает почему.

— Ты, главное, не торопись с выводами, — возразил Воланд. — Нет ничего хуже. По забавному стечению обстоятельств мы остановились в том же замке, что и твой воспитанник — замке Реле де Шамбор. Кажется, туда ты обещал доставить ему свиток с изображением подробного генеалогического древа его семьи? Думаю, будет небезынтересно при сем присутствовать. Это будет окончательное падение нравов — ради вечных сомнительных благ человек уничтожает родную кровь, своего потомка. Я надеялся, что… Впрочем, ничего. Право, обидно.

Азазелло и Бельфегор переглянулись.

— Противник должен быть достойным, — сухо пояснил Князь Тьмы. — Мало чести в том, чтобы пользоваться услугами готового на все ничтожества. Да и в большинстве своем слишком легко он движется к цели. Неужели и впрямь не осталось у нас внушающих уважение воинов?.. Впрочем, они даже не догадываются, что они воины. Вероятно, это хорошо для нас, но, клянусь тьмой, обидно. И скучно, ах, как скучно… Однако отправимся же в замок прямо сейчас и скоротаем время за игрой «Лиса и гуси». Правда, Бельфегор все время норовит растерять фишки.

— Подумаешь, это всего лишь фишки, — пытался оправдаться тот.

— Да нет, мой милый, это гуси…

И на глазах изумленного официанта из-под столика вразвалочку вышел отличный упитанный гусь, белый как снег.

«Мне нужно попроситься на перерыв, — подумал официант, промаргиваясь. Гусь в его глазах задвоился, оплыл и исчез. — Проклятая жара…»

* * *

На следующий день троица, состоящая из Воланда, Азазелло и Бельфегора, сидела в номере роскошного отеля, где, как по нотам, разыгрывалась очередная партия околпачивания легковерных представителей рода человеческого.

Примчавшиеся к Бизанкуру в Реле де Шамбор и выглядящие в нем нелепыми заплатами, Мадлен и Клод Перрены были вне себя от восторга. Они походили друг на друга — бледные, взъерошенные и небрежно одетые карикатурные ученые, словно срисованные из какой-то комедии про безумных научных работников, бумажных крыс, привыкших проводить время за корпением над манускриптами. На обоих очки с толстыми стеклами — они оба изрядно посадили зрение в процессе изучения рукописей. Добродетель Усердия, которое олицетворял их ребенок, в его родителях имела искаженные черты, перевернув все с точностью до наоборот. Усердие стало одержимостью и трудоголизмом.

По-моему, они даже не поняли, что предложил им загадочный молодой человек, они с вожделением вцепились в свиток.

— Новые сведения, невероятно! — возбужденно повторял Клод Перрен. — Я утру им нос на очередном докладе, ведь теперь у нас есть доказательства… Ха-ха-а, представляю их лица!

— Гм-гм… — деликатно покашлял Бизанкур. — Не забудьте про меня, мои милые труженики.

— Да-да, — рассеянно ответила Мадлен и совершенно машинально произнесла: — Отдай меньшее, получишь большее…

Вслед за этим оба супруга принялись жадно водить носами по пожелтевшей бумаге.

Как и прежде, в Токио и Майами, в ответ на изреченное заклинание дрогнула сама земля, а через какое-то время небо заволокло тучами и встревоженно заворчало, разразившись рыданиями.

— Нет больше Усердия? — притворно удивилась сидящая за стеной в огромном и мягком серебристом кресле Белла. — Как быстро, надо же. Я хоть вздохну спокойно.

— Можно подумать, ты перетрудилась, — пустил шпильку Азазелло.

— А ты сам попробуй… — начала она, но Воланд устало прикрыл глаза:

— Ваши перебранки напоминают мне препирательство шлюх в борделе.

— Прошу прощения, мессир, — немедленно присмирели оба.

— Меня очень интересует Тверь, — признался вдруг Князь Тьмы. — Не сам город, хоть в нем, безусловно, есть нечто сакральное. Сколько раз полыхали там пожары, выжигая город дотла, сметая с лица земли. Но город стоит, и стоять, похоже, будет долго. Мне интересен оставшийся там ребенок, олицетворяющий Любовь. Со странной обезьяньей внешностью, которая на всех изображениях выходит иконописной через несколько секунд взгляда на его фото. Ведь внешность, по сути, не значит ничего. Важна суть. Нет ничего сакральнее любви. И эту добродетель более всех необходимо уничтожить. Вы знаете, Кто есть Любовь на небе, а теперь знаете, и кто олицетворяет ее на земле в виде добродетели. Кому предначертано стать одним из апостолов… Если мы, конечно, допустим это. Но мы же этого не допустим?