просторный двор замка и остановились поодаль от фонтана, наблюдая за вознёй сокольников.

– И как желает великий хан откидывать кречета? – спросил князь Григорий Казы-Гирея.

Хан махнул рукой: показал, куда пускать птицу.

Ивашка снял с челига колпачок и заставил птицу пару раз взмахнуть крыльями. Затем он освободил её от должика и подкинул в воздух.

Тонко звякнул золотой колокольчик, кречет взлетел вверх и пошёл кругами над фонтаном.

– Челиг стал в лёту и ждёт, – сказал Волконский. – Укажет ли гнать с утя великий хан?

Казы-Гирей согласно кивнул головой.

И Афонька мигом подбежал к фонтану, пустил на воду селезня.

Блестя на солнце сизой шейкой, тот заметался в тесном пространстве фонтана, чуя над собой в небе хищника, беспомощно захлопал подрезанными крыльями.

Кречет мгновенно заметил его и камнем пошёл вниз. У самой воды он замедлил падение, на лету подхватил когтями селезня, взмыл вверх и сел тут же на уступ фонтана. Ударом мощного клюва он оглушил жертву и повёл взглядом на сокольника, как бы спрашивая, что делать с ней дальше.

– Живого отнимать или дать загрызть? – спросил князь Григорий Казы-Гирея.

– Добрый челиг, пусть потешится! – заволновались ближние хана…

Кречет добил селезня, стал раздирать его когтями и клювом, жадно заглатывать большие, ещё парные, трепещущие куски.

– Укажет ли великий хан откидывать другого молодика? – снова спросил князь Григорий Казы-Гирея.

Но хан не стал смотреть на второго челига. Он оживился от зрелища кровавой охоты, глаза у него заблестели. Молодой пружинистой походкой он подошёл к Волконскому, подхватил его под руку и, возбуждённо что-то говоря, так что бакшей не успевал даже переводить, потащил его назад в палату.

За ними двинулась его свита и посольские.

– Великий хан Казы-Гирей поедет в поле со своими сокольниками, – ответил афыз Волконскому на его вопрос, желает ли хан, чтобы его потешили в поле государевы сокольники. – Он благодарит своего брата, великого князя, за дары и приглашает послов завтра на пир!

Посольские передали сокольникам хана ещё одного селезня, клобучки, шитые золотом по белому атласу, весь остальной наряд для кречетов и покинули замок.

* * *

Вскоре Григорий Константинович уже возвращался в Москву. Успех посольства сулил ему немалые выгоды. Поверил он и в свои силы. Открывались перед ним и новые возможности при дворе.

За Окой, в Серпухове, его опять встретил Бутурлин. И они на радостях облобызались, выпили по чарке водки. Бутурлин придал ему для почётного сопровождения ещё десяток стрельцов и велел тут же идти, малым обозом, наспех к Калязину монастырю. Там на богомолье находился Годунов, и он хотел немедленно видеть своего посла.

В полусотне вёрст от Москвы обоз Волконского остановился у села Загорье, на перекрёстке дорог. Тут ему путь преградил большой отряд конных стрельцов в малиновых кафтанах – стремянных Годунова, которые всегда охраной следовали за ним. Сразу же стало ясно, что вот-вот здесь появится и сам царь.

Волконский и Огарков спешились у дороги и стали терпеливо ожидать, когда подойдёт царская карета.

Мимо них прогрохотали барашские подводы со столовой и шатёрной казной. Затем, придерживая коней, прогарцевала полусотня боярских детей. Наконец показалась царская карета, а за ней с десяток крытых боярских повозок.

На перекрёстке дорог карета остановилась. И тотчас же в этом месте образовалось столпотворение из конных и пеших. Стольники соскочили с коней и выстроились у кареты. Там уже возились конюхи, прилаживая к дверце бархатную приступку с лесенкой. К карете торопливо подошёл Степан Васильевич Годунов, троюродный брат Бориса, его дворецкий. Подле неё уже стоял с десятком дворян дядька царя Дмитрий Иванович Годунов, его конюший боярин, седой, но ещё крепкий старик.

Григорий Константинович и дьяк подошли ближе к царской карете и остановились на почтительном расстоянии.

Стольники распахнули дверцы кареты. Первым из неё вышел комнатный боярин Бориса Семён Сабуров, его дальний родственник.

За ним, тяжело ступая, сошёл по лесенке на землю Борис. Лёгкий ветерок поднял длинные полы его охабня[50]. Он придержал их рукой, скользнул взглядом по придворным. Увидев Волконского, он жестом подозвал его к себе.

Князь Григорий шагнул навстречу ему, снял шапку и низко поклонился.

– Государь, дозволь слово молвить? – распрямившись, спросил он Годунова.

– Говори, говори! – нетерпеливо заторопил тот его.

– Государь, холоп твой Гриня Волконский вести из Крыма привёз отрадные тебе! Казы-Гирей поминки принял и шерть на Куране дал! О чём подлинно ведаю, ибо рассмотрел ту книжицу самолично и уверился, что не умыслил хан обманки! А по шерти той братом твоим, государь, он назвался! И дружить с тобой великой дружбой клялся! И не только сам не пойдёт на твои, государь, украины, но и людишкам своим на то крепко-накрепко запрет наложил!

При последних словах Волконского лицо у Годунова просветлело и на лбу разгладились глубокие складки.

– То вести знатные, Григорий Константинович! – с хрипотцой в голосе вырвалось у него. Он широко улыбнулся и развёл в стороны руки: – Дай обниму тебя, князь! Ты тяжесть снял с души моей!

Он трижды, по-русски, обнял и расцеловал Волконского. Большие глаза у него потемнели, затянулись влагой.

– Ну что стоите! – вдруг закричал он на придворных. – Тащите вина, да поживей!

По царскому обозу как будто проскочила искра: все забегали, засуетились. К Годунову подлетел виночерпий с серебряным подносом, уставленным кубками. Дворовые подтащили бочонок, вышибли у него пробку, и из него, слегка пенясь, хлынуло по кубкам красное вино.

Борис взял с подноса золочёный кубок, украшенный двуглавым орлом, и обратился к Волконскому:

– За службу добрую и верную государю! За труды твои, князь Григорий, лишения и тяготы, что претерпел в крымских послах! За радение делу государства Московского владеть тебе и твоему роду безвременно, от сего дня, исконной вотчиной предков твоих, Волконой, что на Волконе-реке!

Он подал ему кубок с вином и тепло улыбнулся.

Григорий Константинович принял кубок, поднял на Годунова заблестевшие от волнения глаза.

– Государь, благодарю за щедрость твою! Не за страх и милость служу, а по совести тебе и царству Московскому! И впредь служить готов, не щадя живота своего! Будь надёжен на слово и честь мою!

Все у кареты весело зашумели, стали поднимать кубки, поздравлять его.

Хмельной напиток ударил в голову князю Григорию. У него всё поплыло перед глазами, блаженно и возбуждённо…

– Буду рад видеть за столом у себя! – услышал он, как во сне, голос Годунова.

– Благодарю за честь! – низко поклонился Волконский царю, вернувшись мыслями на грешную землю.

– Дмитрий Иванович, поехали дальше! – распорядился Борис, махнув рукой конюшему боярину.

И тот, оживлённо судачивший о чём-то с Сабуровым в толпе придворных, бросил недопитый кубок холопу и метнулся к коню. Не по возрасту лихо взлетев