Царевичу стало досадно.

— А сама-то… — буркнул он, надув губы.

— Твоя правда, волчонок, — в ответ раздался ещё один смешок — горше прежнего, и Радосвет спохватился: ой, только бы не обиделась Василиса. А то вдруг не станет дальше рассказывать? Поэтому он поспешил повиниться, опустив ушастую голову:

— Прости, я не должен был этого говорить… — и тут же вскинул подбородок. — А что дальше-то было? Я думал, после такого предательства Кощей никого в живых не оставит…

— Я тоже так думала, — вздохнула Василиса. — И уже приготовилась к смерти. Но мне повезло, если так, конечно, можно выразиться. Может, и правда Весьмир передал мне с поцелуем часть своей удачи, кто знает? Хотя, признаюсь, были в жизни и такие дни, когда я считала, что лучше бы умерла…

Она опять замолчала, но Радосвет понимал — не надо её торопить: ведь откровения суеты не терпят. Признаться, он не знал, чем заслужил такое доверие: ведь даже Лис, сын Василисы, который вначале сам предложил матери поведать, как было дело, теперь слушал её с раскрытым ртом. Похоже, ему она прежде тоже не всё рассказывала…

Впрочем, царевич знал, что так бывает: ты долго сдерживаешься, копишь всё внутри, а потом вдруг будто рушится преграда, и слова солёным потоком вырываются наружу — чаще всего вместе со слезами. И ты говоришь и говоришь, пока всё, что наболело, не выйдет, зато потом на душе становится ощутимо легче. Наверное, именно это и происходило сейчас с Василисой. А ему выпала великая честь стать её внимательным слушателем, всё запомнить и передать отцу. Папа обязательно поможет — уж в этом-то Радосвет не сомневался.

Тем временем Василиса сделала глубокий вдох и продолжила свой рассказ:

— Марьяну увели сразу же, а нас с Анисьей заперли — каждую в своей комнате. Я даже в сад не могла выйти — всё накрыло непроницаемыми чарами, и, казалось, в мире настала вечная ночь. Свечей мне не дали, огнива тоже, пришлось сидеть во тьме. А потом явился сам Кощей… — она закрыла лицо ладонями.

Волчонку захотелось погладить Василису по плечу, но он не осмелился. Многие сильные люди, которых он встречал прежде, принимали сочувствие за жалость и гневались. Он подумал, что Василиса, пожалуй, тоже из таких.

— В ту ночь я, наверное, солгала больше, чем за всю свою жизнь, — голос звучал глухо: она так и не убрала рук от лица. — Говорила, что ничего не знала о планах побега. Что пыталась задержать беглецов, а вовсе не присоединиться к ним. Что обман Марьяны был и для меня тайной, я всё время считала её своей сестрой Дариной, а про куклу с колдовским закладом впервые слышу. Что с советником Арданом не ссорилась и понятия не имею, с чего он на меня так взъелся: наверное, из-за сестры. Так я разве ей ровня? Она княгиня, а я так, простая деревенская девчонка. Что против мужа зла не замышляла, о других парнях и помыслить не смела: ни там, в Дивнозёрье, ни здесь, во дворце. Что мне тут хорошо — лучше, чем дома. И нет, я не хочу вернуться к батюшке. И тем более не хочу, чтобы пришёл дивий богатырь или чародей, который победит моего ненаглядного Кощеюшку. Что мне приятны подарки князя, ласковые слова, его жадные прикосновения и холодное, как северный ветер, дыхание. Что я по-прежнему мечтаю стать княгиней и родить ему сына, потому что сыновей много не бывает. И что, конечно, люблю его, а как же иначе? И готова угождать ему, выполнять любые его прихоти… Сейчас я сама себя презираю за ту слабость.

Лис неслышно встал, подошёл к матери и заставил её отнять ладони от лица.

— Тебе не за что себя упрекать, слышишь? — сказал он ломающимся голосом. — Это не твоя вина. Он тебя вынудил.

И Радосвет поддакнул:

— Конечно. У тебя не было выбора.

— Вообще-то был, — поджала губы Василиса. — Я могла бы не отнекиваться и отправиться вслед за Марьяной в острог. Но я испугалась. Даже не столько самой смерти, сколько мучений перед нею. Потому что мне никто не позволил бы умереть быстро… В итоге же я сама обрекла себя на участь, которая, возможно, была даже хуже смерти. И я до сих пор не знаю, правильно ли поступила.

— Так этого никто никогда не знает, мам, — Лис пожал худыми плечами. — Мы можем только гадать, «ах, что было бы, если бы…»

— Зато у меня есть ты, — Василиса, улыбнувшись, потянулась погладить его по длинным непослушным волосам, но Лис, недовольно скривившись, вывернулся из-под её руки.

— Мам, ну что ты? Я уже не маленький!

Радосвет, не удержавшись, прыснул в кулак и получил в награду уничтожающий взгляд Кощеева сына и рык:

— Нечего тут хихикать!

А Радосвет просто вспомнил свою мать — царицу Голубу. И как он сам точно так же уворачивался от руки, тянущейся его приласкать. Она тогда сказала: все мальчишки одинаковы. И, похоже, не ошиблась… Но только в этом! В остальном же — как ни крути — волчата и лисята были очень разными, им никогда не подружиться меж собой. Поэтому царевич, выпятив нижнюю губу, вернул Лису его презрительный взгляд и показал кулак. А что? Пусть знает наших!

Наверное, это могло бы закончиться ссорой, но Василиса снова заговорила, и Радосвет весь обратился в слух, стараясь не пропустить ни слова.

— Вряд ли навий князь поверил в мою ложь — все-таки он далеко не дурак, — и всё же решил сохранить мне жизнь. До поры. Так я оказалась в этой башне — на месте несчастной Елицы. Он запретил мне видеться с другими жёнами — да и вообще с людьми. Все мои прислужницы с тех пор были немы, как рыбы, из развлечений мне были дозволены книги и музыка, а единственным собеседником стал сам Кощей. Но всё же я нашла способ достучаться до внешнего мира — с помощью Маруськи. Хотя правильнее будет сказать, что это внешний мир достучался до меня — способ придумала Анисья. Однажды вечером я получила из рук злыдницы