Химическое удовольствие потихоньку выветривалось у меня из головы, поэтому теперь я чувствовала только его отсутствие. Спать не хотелось, но сидеть на диване и ждать их не хотелось тоже. Я нашла незапертую спальню — судя по виду, гостевую: в шкафу не висела одежда, простыни на кровати слегка смяты. От них пахло чужим телом, на тумбочке лежала одна золотая сережка. Я вспомнила свой дом, это ощущение, когда спишь под собственным одеялом, — и вдруг мне резко захотелось переночевать у Конни. Лежать с ней “валетом” — как мы с ней всегда традиционно укладывались — на простынях с рисунком из пухлых, мультяшных радуг.

Я лежала так, прислушиваясь к Сюзанне с Митчем в соседней комнате. Как будто я была каким-нибудь дружком Сюзанны, здоровяком с бычьей шеей, — во мне бурлил тот же праведный гнев. Злилась я не на Сюзанну, не только на нее — во мне полыхала такая яростная ненависть к Митчу, что я не могла уснуть. Мне хотелось, чтобы он узнал, как она смеялась над ним и насколько жалким я его считаю. Каким же бессильным был мой гнев — лавиной, которой некуда сойти, — и до чего это все было мне знакомо: чувства давились во мне крошечными несформировавшимися зародышами — злобные, колючие.

Потом я пойму, что, скорее всего, именно в этой комнате спали Линда с сыном. Хотя, конечно, там были и другие спальни, другие варианты. Когда случится убийство, Линда уже будет бывшей подружкой Митча, но они останутся друзьями, всего за неделю до этого Митч подарит Кристоферу на день рождения огромного плюшевого жирафа. Линда жила у Митча только потому, что ее съемная квартира в Сансете заросла плесенью, — она хотела погостить всего два дня. Потом они с Кристофером планировали перебраться в Вудсайд, к новому приятелю Линды, который владел сетью рыбных ресторанов.

После убийств я видела этого мужика в каком-то ток-шоу: он сидел весь красный, тер глаза платком. Помню, я тогда еще подумала, сделал ли он маникюр. Он рассказал ведущему, что собирался делать Линде предложение. Хотя кто там знает, правда ли это.

Часа в три ночи кто-то постучал в дверь. Сюзанна ввалилась в комнату безо всякого приглашения. Она была голая, на меня пахнуло густым запахом моря и сигаретного дыма.

— Привет, — сказала она, стаскивая с меня одеяло. Я дремала, убаюканная монотонностью темного потолка, и она — ворвавшись в комнату в облаке этого запаха — показалась мне существом из снов. Она заползла в кровать, и простыни тотчас стали сырыми. Я подумала, что она пришла за мной. Чтобы быть со мной — чтобы таким образом извиниться. Но эта мысль быстро исчезла, когда я заметила ее нервозность, ее укуренный, остекленелый взгляд и поняла, что это все — ради него.

— Идем, — сказала Сюзанна и рассмеялась. В странном голубоватом свете ее лицо казалось совсем другим. — Будет красиво, — сказала она, — сама увидишь. Он очень нежный.

Как будто это все, на что можно было надеяться. Я села, подтянула к себе одеяло.

— Митч мерзкий, — сказала я.

Теперь я отчетливо понимала, что мы в чужом доме. В огромной пустой спальне для гостей, где все пропахло гадким душком чьих-то тел.

— Эви, — сказала она, — ну не будь ты такой.

Ее близость, быстрое движение глаз в темноте. Как легко она вжалась в меня ртом, раздвинула языком губы. Пробежалась кончиком по моим зубам, улыбнулась прямо мне в рот, сказала что-то, чего я не расслышала.

У ее слюны был привкус кокаина, солоноватой морской воды. Я потянулась к ней, чтобы снова поцеловать ее, но она уже ускользала от меня, улыбаясь, будто все это было игрой, будто мы с ней делаем что-то непостижимое и нереальное. Небрежно перебирая мои волосы.

Я охотно трактовала все по-своему, с готовностью ошибалась в знаках. Мне казалось, если я выполню просьбу Сюзанны, то сделаю ей лучший в мире подарок, выпущу ее чувства ко мне на волю. Она ведь и правда попалась в своего рода ловушку, как и я, да только я этого не понимала и с легкостью разворачивалась в указанном ею направлении. Как та деревянная игрушка с дребезжащими внутри серебряными шариками, которую я вертела, пытаясь закатить шарики в расписные отверстия.

Спальня Митча была огромной, плиточный пол — холодным. Кровать, украшенная резными балинезийскими фигурками, стояла на возвышении. Он рассмеялся — быстро оскалил зубы, увидев, что Сюзанна привела меня, раскрыл нам объятия, волосы курчавились на его голой груди. Сюзанна сразу пошла к нему, но я присела на краешек кровати, сложив руки на коленях. Митч привстал на локтях.

— Нет-нет, — сказал он, похлопывая по матрасу, — сюда. Иди-ка сюда.

Я переползла поближе, улеглась рядом с ним. Я чувствовала нетерпение Сюзанны, видела, как она ластилась к нему, будто собачка.

— А ты мне пока не нужна, — сказал ей Митч.

Лица Сюзанны я не видела, но представляла, как вспыхнула в ней обида.

— Давай-ка снимай. — Митч потрогал мое белье.

Мне стало стыдно, белье было плотное, детское, с мягкими резинками. Я стянула трусы до колен.

— Господи, — Митч привстал. — А ноги можешь чуть-чуть раздвинуть?

Я раздвинула ноги. Он склонился надо мной. Я чувствовала его лицо рядом с моим детским ртом. От его морды исходил влажный, звериный жар.

— Я не буду тебя трогать, — сказал Митч, и я поняла, что он лжет. — Господи, — выдохнул он.

Поманил к себе Сюзанну. Бормоча что-то себе под нос, разложил нас на кровати, как кукол. Капризно говорил что-то в сторону, ни к кому конкретно не обращаясь. В этой чужой комнате и Сюзанна казалась мне чужой, будто та ее часть, которую я знала, куда-то скрылась.

Он всосал мой язык. Пока Митч целовал меня, можно было лежать почти не двигаясь и с безучастным отстранением мириться с тем, что он тычет в меня языком. Даже его пальцы во мне казались чем-то любопытным и совершенно бессмысленным. Митч приподнялся и принялся протискиваться в меня, покряхтывая, потому что дело шло туго. Он поплевал на руку, втер в меня слюну и попробовал снова — и все вдруг началось так неожиданно, эта долбежка у меня между ног, что я все думала, недоверчиво и удивленно: надо же, это действительно происходит, как тут рука Сюзанны отыскала меня, ухватила.

Может, это сам Митч подтолкнул Сюзанну ко мне, — не знаю, не видела. Когда Сюзанна снова поцеловала меня, я с готовностью поверила, что она делает это ради меня, что только так мы с ней можем быть вместе.

Что Митч — просто фоновый шум, неизбежный предлог для ее жадного рта, ищущих пальцев. Я чувствовала свой запах и запах Сюзанны тоже. Верила, что звук, рвущийся у нее откуда-то из глотки, предназначен для меня, как будто ее удовольствие находилось на частоте, которую Митч не улавливал. Она притянула мою руку к своей груди, вздрогнула, когда я коснулась соска. Закрыла глаза, словно я сделала что-то хорошее.

Митч скатился с меня, чтобы понаблюдать. Он месил в пальцах влажную головку члена, матрас проседал под его весом.

А я все целовала Сюзанну — совсем не то что целоваться с мужчиной. Когда они мяли мой рот, то только доносили до меня в целом, что такое поцелуй, но вот так не проговаривали. Я притворилась, что Митча тут нет, хотя я чувствовала его взгляд — рот нараспашку, будто багажник. Я заерзала, когда Сюзанна начала раздвигать мои ноги, но она мне улыбнулась, и я перестала сопротивляться. Поначалу ее язык двигался очень осторожно, но затем к нему присоединились и ее пальцы, и мне было стыдно от того, какой я стала мокрой, какие звуки начала издавать. В голове у меня заискрило настолько неизведанное мной удовольствие, что я даже не знала, как его назвать.